* * *

Хусейн, сын Мансура, по прозвищу Халладж[150] (что означает «чесальщик шерсти»), был персом. Сначала он учился премудростям суфизма у Сахла из Тустара, но покинул его, не спрашивая на то разрешения, для того чтобы примкнуть к последователям Макки. Макки он тоже оставил, и снова без позволения учителя, и попытался стать учеником Джунайда, но Джунайд не захотел принять его. «Я не беру к себе сумасшедших», – ответил он.

Халладж был блестящим писателем, он с одинаковой легкостью формулировал свои мысли аллегорическим, теологическим и юридическим языками. Все его мистические афоризмы передают впечатление человека, увидевшего что-то новое и ни на что не похожее. Некоторые из его высказываний более сильны, другие слабее, некоторые легко понять, другие же – двусмысленны, встречаются и совершенно непостижимые. Когда Господь дарует человеку видение, тот позднее пытается выразить словами то, что ему посчастливилось увидеть на вершине экстаза. По воле Божественного провидения его слова становятся непонятными и туманными, и они тем более непонятны, если он высказывается поспешно, под влиянием тщеславия.

Люди называют такие изречения «Возвышенными», независимо от того, верят они им или нет, понимают они их или не понимают.

В любом случае, принимают ли они или не принимают эти высказывания, они не видят реальности, стоящей за этими словами. Некоторые ортодоксальные теологи совершенно отвергают Халладжа на том основании, что его афоризмы патетичны. Но проблема здесь только в форме выражения, а не в содержании.

Халладж постоянно находился в экстазе. Он никогда не был официально признаваем; то, что сказано человеком, может считаться авторитетным, после того как он признан, в некотором смысле канонизирован.

Я очень люблю этого человека, но он до сих пор остается загадкой для меня. Тем не менее, когда ко мне стали приходить мои собственные видения, он очень помог мне.

Неправомерно называть его магом. Все здравомыслящие последователи Истинного пути уверены, что правоверный не может быть им, так как это две взаимоисключающие вещи. Хусейн ибн Мансур прожил жизнь праведника – в молитве и посте; такая жизнь несовместима с магией и колдовством. Однако многое из того, что он совершал, если и не может быть причислено к магии, должно именоваться чудом. А творить чудеса позволено только святым.

– Мне случилось как-то раз сопровождать Хусейна ибн Мансура, – рассказывает Муса из Бейды, – по одной из улочек нашего города. Когда тень, упавшая откуда-то сверху, пересекла его путь, он поднял голову и увидел прекрасную девушку, стоявшую на плоской крыше дома. Он резко отвернулся и сказал мне:

– Ты увидишь, хотя, возможно, тебе придется долго ждать, что мои глаза оказали мне сегодня плохую услугу, последствия чего рано или поздно проявятся.

Однажды, много лет спустя, когда он был выставлен на площади, я был в толпе и плакал. Он заметил меня и крикнул мне с эшафота:

– Муса, человек, который поднимает свою голову и смотрит на то, что ему запрещается видеть, – ты помнишь, о чем я говорю, – должен теперь, как ты видишь, вознестись над головами толпы! – И он указал кивком на эшафот.

«Мы сидели вокруг суфийского шейха Джунайда, – рассказывает Али Хадрами, – когда к нам подошел прекрасный юноша, учтиво приветствовал всех и подсел к нам. Некоторое время он молча слушал то, что говорили другие. Потом Джунайд спросил его:

– Может, ты хочешь задать какой-нибудь вопрос?

– Как мы можем определить различие между видимым характером и внутренней сущностью нас самих? – спросил молодой человек.

– Этот вопрос мне кажется праздным любопытством, – ответил Джунайд, – почему бы тебе не спросить о том, что действительно занимает твой ум, – о твоем желании добиться превосходства перед твоими сверстниками, например?

Джунайд замолчал, как будто обдумывая что-то, потом дал знак Абу Мухаммеду. Мы все встали. Джунайд отвел в сторону юношу и начал говорить с ним. Его последние слова мне удалось услышать: «…твоя кровь окрасит эшафот».

Юноша расплакался и убежал. Джурайри и еще один из нас побежали за ним. Вот что рассказал мне потом Джурайри:

«Мы нашли его на кладбище, он сидел опустив голову на колени. Этот юноша был в том возрасте, когда душа наиболее ранима, и убежал, потому что посчитал себя оскорбленным. Возможно, он беден и голоден, подумал я и послал своего товарища купить чего-нибудь сладкого. Когда я подошел к нему, он вскинул голову и посмотрел на меня. У него был вид несчастного человека. Я постарался утешить его как мог. Когда мой товарищ пришел с едой, я предложил ему подкрепить свои силы. Молодой человек поел немного.

– Откуда ты пришел? – спросил я через некоторое время. – Где ты родился?

– Я родился в Бейде, но воспитывался в Хузистане и Басре.

– Как тебя зовут?

– Хусейн ибн Мансур.

Потом я встал, пожелал ему удачи и ушел. Через сорок пять лет после этой встречи я узнал, что он был казнен».

Из Багдада Хусейн отправился в Мекку. Целый год он провел во дворе мечети, не сходя со своего места, кроме как для омовений и ритуального обхода Черного камня, не обращая внимания ни на зной, ни на дождь.

«Однажды мы выпросили у него плащ, – рассказывает один суфий, – и выловили всех вшей, которые нашли там себе приют. Ради интереса мы взвесили их, оказалось, что они весят двадцать гран[151]. Но он не обращал внимания на такие мелочи».

Один из друзей Хусейна так рассказывает о своей беседе с ним:

«Если, – сказал я ему, – какое-то откровение, какой-то мистический знак появляется в твоем сознании, более того, если даже такие моменты станут устойчивым состоянием твоей души, ты не должен считать, что тебе позволено познать Сокровенное. Я точно знаю, что пророк не одобрял этого, и ты сам услышишь подтверждение моих слов завтра, от учителя.

– Но, друг мой, – ответил мне на это Хусейн, – Сам Господь приходит и учит меня всему тому, о чем традиционалисты повторяют нам! Я полагаюсь на Предания лишь потому, что они совпадают с моими видениями и не противоречат моей интуиции. Они лишь помогают мне яснее понять смысл моего собственного опыта».

«Как-то раз я шел вместе с Хусейном ибн Мансуром, – рассказывает его учитель Макки, – читая наизусть главы из Корана. Он слушал меня, потом вдруг сказал:

– То же самое я могу говорить и сам, из себя самого.

С того дня я не видел его больше».

Хусейн снова пришел к Джунайду.

– Зачем ты вернулся ко мне? – спросил Джунайд.