«С прекращением боев в Варшаве между повстанцами и немецко-фашистскими войсками прекратились активные боевые действия непосредственно у Варшавы. Противник на всем фронте перешел к обороне. Зато нам не разрешал перейти к обороне на участке севернее Варшавы, на Модлинском направлении, находившийся в это время у нас представитель Ставки ВГК маршал Жуков Г. К.

Я уже упоминал о том, что на этом направлении противник удерживал на восточном берегу рек Висла и Нарев небольшой участок местности, упиравшийся своей вершиной в слияние этих рек и обтекаемый с одной стороны Вислой, а с другой — рекой Нарев. Эта местность образовывала треугольник, расположенный в низине, наступать на который можно было только с широкой ее части, то есть в лоб. Окаймляющие этот злополучный участок берега упомянутых рек сильно возвышались над той местностью, которую нашим войскам приходилось штурмовать, и с этих высоких берегов противник прекрасно просматривал все, что творилось на подступах к позициям, обороняемым его войсками. Самой сильной стороной его обороны было то, что все подступы простреливались перекрестным артиллерийским огнем с позиций, расположенных за рекой Нарев и Вислой, а кроме того, артиллерией, располагавшейся в крепости Модлин у слияния названных рек, то есть в вершине треугольника этой местности.

Я уже упоминал о безрезультатных атаках войск 70-й и 47-й армий. Войска несли большие потери, расходовалось большое количество боеприпасов, а противника выбить из этого треугольника мы никак не могли.

Мои неоднократные доклады Жукову о нецелесообразности этого наступления и доказывание, что если противник и уйдет из этого треугольника, то мы все равно его занимать не будем, так как он нас будет расстреливать своим огнем с весьма выгодных позиций, не возымели действия. От него я получал один ответ, что он не может уехать в Москву с сознанием того, что противник удерживает плацдарм на восточном берегу Вислы и Нарева.

Для того чтобы решиться на прекращение этого бессмысленного наступления вопреки желанию представителя Ставки, я решил лично изучить непосредственно на местности обстановку. Ознакомившись с вечера с условиями и организацией наступления, которое должно было начаться с рассветом следующего дня, я с двумя офицерами штаба прибыл в батальон 47-й армии, который действовал в первом эшелоне.

До рассвета мы залегли на исходном положении для атаки. Артиллерийская подготовка назначена 15-минутная, и с переносом огня на вторую траншею противника батальон должен был броситься в атаку. Со мной был телефон и установлены были сигналы: бросок в атаку — красные ракеты, атака отменяется — зеленые.

Ночью противник вел себя спокойно. Ни с его стороны, ни с нашей стрельбы не было совершенно. Чувствовалось даже в какой-то степени проявляемое им некоторое пренебрежение по отношению к нам, так как наши вели себя не особенно тихо. Заметно было на многих участках движение, шум машин и повозок, искры из кухонных труб, по-видимому, подвозили на позиции пищу. Наконец, в назначенное время наша артиллерия, минометы и „катюши“ открыли огонь. Я не буду описывать произведенного на меня эффекта огня наших средств, но то, что мне пришлось видеть и испытать в ответ на наш огонь со стороны противника, забыть нельзя. Не прошло и 10 минут от начала нашей артподготовки, как ее открыл и противник. Его огонь велся по нам с трех направлений: справа из-за Нарева — косоприцельный, слева из-за Вислы — тоже косоприцельный и в лоб — из крепости и фортов. Это был настоящий ураган, огонь вели орудия разных калибров, вплоть до тяжелых: крепостные, минометы обыкновенные и шестиствольные, называемые нашими воинами „Ванюшами“. Противник почему-то не пожалел снарядов и ответил нам таким огнем, как будто хотел показать, на что он еще способен. Какая тут атака. Тела нельзя было оторвать от земли, оно будто прилипло, и, конечно, мне лично пришлось убедиться в том, что до тех пор, пока эта артиллерийская система противника не будет подавлена, не может быть и речи о ликвидации занимаемого противником плацдарма. А для подавления этой артиллерии у нас средств сейчас не было, да и цель не оправдывалась средствами.

Учтя все это, не ожидая конца нашей артподготовки, я приказал подать сигнал об отмене атаки, а по телефону передал командармам 47-й и 70-й о прекращении наступления. Вернувшись на наблюдательный пункт командарма 47-й генерала Гусева, приказал воздержаться от всяких наступательных действий до моего особого распоряжения, такое же распоряжение получил и командарм 70-й Попов В. С.

Вернулся я на наш фронтовой КП в состоянии сильного возбуждения непонятным упрямством Жукова. Что собственно он хотел этой своей нецелесообразной настойчивостью доказать. Ведь не будь бы его здесь у нас, я бы давно от этого наступления отказался, чем сохранил бы много воинов от гибели и ранений и сэкономил бы средства для предстоящих решающих боев. Вот тут-то я еще раз окончательно убедился в том, что мое убеждение в ненужности этой инстанции — представителей Ставки — в таком виде, как они использовались, является правильным и с таким мнением я остаюсь и сейчас, когда пишу воспоминания.

Мое возбужденное состояние бросилось, по-видимому, в глаза члену Военного Совета фронта генералу Булганину Н. А., который поинтересовался, что такое произошло, и, узнав о моем решении прекратить наступление, посоветовал мне доложить об этом Верховному Главнокомандующему, что я и сделал тут же.

Сталин очень внимательно меня выслушал. Заметно было, что он обратил внимание на мое взволнованное состояние, и по тону его разговора со мной чувствовалось его желание успокоить меня. Затем, попросив немного подождать, через короткий промежуток времени он мне передал, что с предложением согласен, и приказал наступление прекратить, войскам фронта перейти к обороне и приступить к подготовке к новой наступательной операции.