Новая интеллигенция, организуя пропагандистский поток достаточной мощности, начала с морали. Это классика, оказавшаяся верной. Сошлюсь на немецкого социолога начала прошлого века Роберта Михельса: «Ни одна социальная битва в истории не выигрывалась когда-либо на длительное время, если побежденный уже до этого не был сломлен морально».

Начав с борьбы за моральные и культурные ценности публики, новая интеллигенция, вооруженная «молекулярной» теорией, раскачала ее основательно, а с ней и общественный строй.

Делала все по теории: эффективность раскачивания равна умножению структуры на идеи и действия. Наращивая идеи и действия, можно свести к минимуму структуру, — значит максимально обезопасить ее деятельность от служб безопасности государства. Но минимум структуры — это не какие-то там подпольные «пятерки», штабы и комитеты. Это тусовки — изобретение диссидентов, действовавших по «молекулярной» теории.

Открываю словарь Ожегова. Тусоваться — значит, собираться вместе для общения, совместного препровождения. Вижу тусовку как круг, где все связаны некими дружескими узами, приятельскими отношениями, разделяемыми идеями и ценностями, готовностью помочь друг другу, даже и по принципу «ты мне, я тебе». Тусовку не представить без романтической слезы — «возьмемся за руки, друзья, чтобы не пропасть поодиночке». Особенность участников тусовок была в том, что на жизнь и на работу свою на предприятиях, в госучреждениях, в научных институтах они смотрели с позиции оценок, обточенных в тусовочных разговорах и брюзжаниях. Как иначе, если психология политического «тусовщика» не изменилась с 60-х годов аж XIX века, когда в России противоречие между жизненным укладом и новым образованным поколением достигло кипения.

Тень тургеневского Базарова распростерлась целиком и на XX век. Новое поколение людей, чей образовательный потенциал превзошел возможности государства, терзалось не от отсутствия сил и способностей, а от отсутствия возможности употребить их в дело, а употребив — выйти на новую жизненную высоту, сравнимую с уровнем западного интеллектуала: коттедж, автомобиль, путешествие по миру. «Тусовка» рьяно этого хотела, что поддерживало энергетику ее морали.

Где же копошилась тусовка? На кухнях. Кухни незабвенных 60—70-х — это не салоны советской «аристократии» 30—40-х, где модные женщины, светские разговоры, перченные язвительными репликами о текущей ситуации, хмельное застолье, песни, танцы, шепот, объятия по углам. А в 60—70-е на кухне под водочку и картошечку с селедкой все больше о политике, о власти, об идеях, а то и о делах своих против режима.

Тусовка и стала тем минимумом структуры для «молекулярной», диссидентствующей интеллигенции. А при минимуме структуры по Поремскому — максимум идей и действий. Идеи и сами рождали, но больше находили в том мощном пропагандистском вале, что катил с Запада на волнах известных радиостанций. Тот вал хорошо «крутил» тусовку, ибо отражал ее мечты и настроения. Да что там отражал — превозносил то, что делала элита тусовщиков. Ну, хотя бы сочинения «самиздата», голодовки или домашние пресс-конференции для иностранных журналистов, аккредитованных в Москве. «Молекулярная» система из «тусовки», закордонного радио и тусовочных акций — жила, распухала, наливалась силой, благодаря тому что у нее появился замечательный стимул — западное политическое мнение. Моральная поддержка Запада, у которого в закулисье топталось ЦРУ, толкала на новые инициативы, теперь уже не на малые дела, а на добротные акции. Эти «инициативщики» почти всегда пребывали в состоянии стресса — КГБ рядом, адреналин сверх нормы. Спасение как всегда — в сексе. Так же, как и в салонах 30—40-х, кухонные тусовки заканчивались или продолжались подпольными романами, где были свои корифеи. Как, например, отсидевший свое сын известного маршала, репрессированного в 37-м.

Сын по возвращении из лагеря работал научным сотрудником Института истории Академии наук. У него тусовочные встречи заканчивались всегда одним и тем же — упражнениями на тахте с очередной полемисткой. В этой роли перебывали многие коллеги-сотрудницы по институту и жены единомышленников. А его супруга, бывшая медсестра из лагеря, где он отбывал срок, терпеливо ожидала на кухне конца упражнений. Как же она ненавидела это регулярное, раз в неделю, скрипенье тахты, предваряемое идеологической полемикой.

У других были другие приключения, но в сущности похожие. Тусовка «питалась» сексом, секс для нее — что смазка. Без него политическое дело не шло. Здесь сложная зависимость, но она существовала. Сопровождение любого дела сексом особенно свойственно было интеллигенции. Лишенная свободы высказывания мнений, свободы передвижений по миру, она находила ее в сексе. Где-то жажда свободы должна же была выплеснуться. И она выплескивалась бегством в интим, в свободу нравов.

Бог теоретической физики, нобелевский лауреат, академик Лев Ландау внушал иностранным физикам, как то нагрянувшим к нему домой после семинара в Институте, свои соображения на сей счет. Хотя иронизировал, смеялся академик, а суть-то выразил точно. Физики по приходе ринулись в ванную комнату руки мыть. При этом удивлялись, как такой большой ученый имеет в квартире только один туалет и одну ванную. В их «западных» квартирах их несколько. А Ландау им объясняет, что семья у него небольшая, хватает одного санузла. И не в этом счастье. У вас, мол, хотя с ванными достаток, нет главного — свободы человеческих отношений. Вот если вам понравилась жена вашего коллеги по университету, можете вы за ней поухаживать, поволочиться? Единый гул: нет, конечно, у нас за это наказывают, могут и из университета вышвырнуть, и профессорское звание и открытия твои не учтут. Попечители у нас, ой, как свирепы. Резюмирует Ландау: «А у нас в свободной стране интимные дела никого не касаются. Можно влюбиться и увести чужую жену, а можно любить, не уводя. Вот такие у нас в стране отношения». Смеялся физик над ними, хотя в жизни и делал то, о чем рассказал. А иностранцы так и не вняли: шутит, или у них, в СССР, вправду так?

В диссидентско-интеллигентной среде тезис Ландау о сексуальной свободе оправдался полностью. Здесь было немерено женщин, уведенных на тахту, и мужья их по большей части в парткомы не жаловались. Эти «интеллигентные» тусовки так замесили секс с политикой «молекулярных» дел, что придали им весьма устойчивое направление. Идеи борьбы с режимом оказались столь живучи, потому что не противоречили стремлению интеллигенции найти применение своей энергетике, если не в профессии, то в деле распространения инакомыслия, скрепленного свободой нравов.

Но наряду с кухонными ниспровергателями устоев, рвавшимися к делу, были и серьезные люди.

Вот академик П. Л. Капица в ноябре 1980 года пишет Ю. В. Андропову, уже тогда секретарю ЦК партии, по поводу «положения и судьбы наших крупных ученых, физиков А. Д. Сахарова и Ю. Ф. Орлова». И приводит при этом небезынтересные суждения[47]:

«В результате диалектика развития человеческой культуры лежит в тисках противоречия между консерватизмом и инакомыслием, и это происходит во все времена и во всех областях человеческой культуры.