В каких подробностях знал Рузвельт об обсуждавшихся в его штабах, а также между представителями США и Англии так называемых альтернативных вариантах? Похоже, в самых общих чертах. Чаще президенту оставалось догадываться о совершавшемся в закулисье по тому обхождению, которому он подвергался на предмет корректировки требования о безоговорочной капитуляции.

Не совсем ясно, что скрывается за тезисом Р. Шервуда, назвавшего Тегеранскую конференцию «зенитом карьеры президента». Надо ли трактовать это так, что после Тегерана Рузвельт начал физически и политически угасать, что оттеснение Гопкинса и выдвижение в конфиденты Леги есть нечто большее, чем придворная чехарда? 1944–1945 годы дают предостаточно материала для раздумий.

Пока констатируем: в 1943 году Рузвельт, как правило, отметал попытки проделать лазейки в формуле безоговорочной капитуляции. Весной 1944 года на него давили объединенными силами англичане и американские военные (разведка, комиссия стратегических проблем КНШ). Президент отклонил внесенные ими рекомендации, хотя и допускал какие-то подвижки в практическом применении требований в конкретных условиях.

Мотивы раскрывает телеграмма Рузвельта Черчиллю от 6 января 1944 года. «Я сделал следующее публичное заявление 24 декабря (1943 года), – писал глава администрации. – Объединенные Нации не намереваются порабощать немецкий народ. Мы хотим предоставить ему полную возможность спокойно развиваться в качестве полезного и достойного члена европейской семьи. Но мы самым серьезным образом подчеркиваем слово „достойного“, так как мы намереваемся освободить его раз и навсегда от нацизма и прусского милитаризма, а также от нелепого и губительного представления о себе как „расе господ“». Конкретизация условий капитуляции была, по мнению президента, чревата опасностью упустить то, что в меняющихся обстоятельствах может сейчас или в будущем стать «столь же важным с нашей точки зрения»[770].

Британский премьер находил подход Рузвельта лишенным размаха. Идеологически окрашенным скепсисом были заражены американские военные. «Победа в войне будет бессмысленна, если мы (США) не выиграем и мир», – писал генерал Хэнди Дж. Маршаллу, вторя политическому комитету оперативного управления, который 23 января 1943 года, на фоне Сталинграда, рекомендовал: «Так как мы становимся сильнее, мы можем позволить себе в своих же интересах усилить наше политическое влияние на союзников. Настало время вести откровенные разговоры с русским премьером». И по результатам этих «разговоров» решить, продолжать ли поставки по ленд-лизу[771].

Еще летом и осенью 1943 года, напомним, в американских штабах и в Управлении стратегических служб сопоставлялись свет и тени возможной смены фронтов в войне с Германией. Мысль о чрезмерном усилении Советского Союза не покидала военных и дипломатов различного ведомственного подчинения на протяжении всего 1944 года[772]. Начальники штабов предрекали, что победа над Германией выведет СССР на «доминирующие позиции» в Восточной Европе и на Ближнем Востоке.

«Разгром Японии, независимо от того, вступят они (русские) в войну или нет, – отмечалось в докладе КНШ, – сделает Россию ключевой державой в Северо-Восточной Азии и даст ей возможность диктовать свою волю любым государствам». «После разгрома Японии, – продолжили начальники штабов, – Соединенные Штаты и Советский Союз будут военными державами первой величины. Это является неизбежным следствием их географического положения и размеров территории, а также широких возможностей по обеспечению своих армий. Хотя Соединенные Штаты и смогут направить свои вооруженные силы в различные заморские районы, относительная сила и географическое положение этих держав, несомненно, помешает военному разгрому одной из них другой, даже если эта держава будет в союзе с Британской империей. Тем более что Британская империя выйдет из войны, потеряв свое экономическое и военное значение»[773]. В меморандуме Хэллу комитет начальников штабов отмечал 16 мая 1944 года, что в случае вооруженного столкновения с СССР «мы (США) сможем успешно защитить Великобританию. Однако мы не в состоянии нанести поражение России. Другими словами, мы окажемся в войне, которую нельзя выиграть»[774].

Внешне, в отрыве от проходивших в американском верхнем эшелоне дискуссий, может показаться, что КНШ рекомендовал принять реальность как должное и неизбежное. В конкретной ситуации 1943–1944 годов, однако, тут на виду держалась иная цель: размывалась рузвельтовская установка на быстрый вывод войск США из Европы и Азии после окончания войны, а предстоявшие операции против Германии и Японии предлагалось увязывать с вероятной, но нежелательной перспективой превращения СССР в ту единственную державу, которая будет способна противостоять глобальной американской политике.

В том же направлении действовали крупные монополии, внедрившие своих людей во все звенья государственного механизма Соединенных Штатов: Дж. Форрестолл – заместитель министра ВМФ и одновременно вице-президент «Дженерал анилайн энд филм», А. Даллес – руководитель европейской сети Управления стратегических служб и член совета директоров прогерманского банка Шредера, Ф. Биддл – министр юстиции и лоббист дочернего предприятия «И. Г. Фарбениндустри» фирмы «Стерлинг», Дж. Джонс – министр торговли, прикрывал сделки «Стандарт ойл» и других монополий с противником. Целый букет деятелей в госдепартаменте и на посольских постах – Д. Ачесон, Дж. Кеннеди, У. Буллит, К. Хейс, Б. Лонч, Л. Штайнхардт – вели специфическую партию в дипломатической сфере. Вместе с гласными и негласными приверженцами «Америки превыше всего» они, а не мелкие сошки немецкого происхождения, являлись надеждой искателей «компромисса» с рейхом. Они же или, если так удобнее, их окружение были источниками неоценимых сведений для нацистского руководства, позволявших вплоть до лета 1944 года уверенно маневрировать, и не одними армейскими группировками.

М. Мэтлофф пишет, что, если бы Ф. Рузвельт уступил У. Черчиллю, война в 1944 году «пошла бы по совершенно иному политическому руслу». Возможно, предполагает историк, президент стремился «поскорее закончить войну и использовать остающуюся энергию на решение мирных задач»[775]. Не уступил. Второй фронт стал неизбежностью. Надо было готовиться к вторжению и к уже настоящим сражениям.

На протяжении 1941–1943 годов союзники систематически потчевали СССР обещаниями и препарированными данными о своем «мощном» авиационном наступлении на Германию.

Черчилль и его научный советник лорд Чаруэлл полагали, что интенсивная бомбардировка в течение 15 месяцев 58 крупнейших немецких городов сломит волю нации к сопротивлению. Основными объектами налетов союзной авиации были избраны жилые кварталы городов, населенные в основном рабочими, портовые сооружения, обслуживавшие нацистские ВМС, железнодорожные узлы. Здесь за исходную бралась посылка: именно на пролетарские слои должен приходиться центр тяжести террористических воздушных бомбардировок, ибо рабочий класс проще, чем зажиточный истеблишмент, поднять на восстание против существовавшего режима[776].