пирамидой из булыжников. Судьба похитила любимого у Бегущей Лани, и она осталась одна.

Когда же в конце концов она приняла это, к ней пришло осознание, что необходимо отыскать новую цель в жизни. И тогда она вернулась в деревню своего племени на берегу Песчаной реки, да только семья ее давным-давно исчезла. Как и сама деревня. Теперь племя пустыни обитало в каньонах Расписных земель и называлось племенем каньонов. И никто из кикими не помнил Бегущую Лань — девушку, навсегда ушедшую в иной мир. О ней не сохранилось даже легенд.

Она взяла себе имя погибшего возлюбленного, отныне став называться Одинокой Путницей. Построила дом у каньона, недалеко от поселения племени, которое знало ее теперь как спустившуюся с гор незнакомку. В то время как Женский совет и шаман наставляли племя в отношениях с майнаво, Одинокая Путница, в свою очередь, помогала зверолюдям взаимодействовать с пятипалыми.

Стала она и защитницей племени каньона. Пускай ей было далеко до Джиманчоллы, она подружилась со стаей псовых воинов, оберегавших племя от нападений духов, и поведала им, как отличать подлинных злыдней от проказников и трикстеров вроде ворон из Желтого каньона. И еще научила их магии и таинствам, что узнала от Одинокого Путника.

Так Одинокая Путница обзавелась целью, однако жизнь ей выдалась очень и очень долгая. Сменялись поколения, а она все так же сносила испытание временем, старея гораздо медленнее племени — жизнь обычного индейца пробегала перед ней, что жизнь бабочки. Каждые несколько десятилетий она меняла имя, пока в том не отпала необходимость, поскольку в своем глинобитном домике на краю угодий племени она превратилась в нечто настолько незыблемое, что больше никто уже не удивлялся, как возможно, что здесь неизменно проживает одна и та же женщина, а все остальные индейцы племени каньона рождаются, совершают оборот на своем Колесе и затем отправляются в путь по призрачным дорогам к другим местам, где их дух пускается в новое путешествие.

Ты можешь спросить, почему же она не шагнула со скалы вслед за Одиноким Путником, надеясь встретиться с ним вновь, где бы он ни оказался по воле своего Колеса. Просто она понимала, что жизнь — это дар, и решать, когда закончится ее Колесо, не ей. Лишь громы ведают, когда жизнь начинается и когда заканчивается, но даже они подвластны Великому Духу.

Однажды она уверилась, что ей наконец-то позволили последовать за своей утраченной любовью. Тело ее лежало на больничной койке, а дух парил в небесах над горами иного мира. Ей оставалось только освободиться, что она немедля и проделала, да только ее вернули в восстанавливающееся тело.

И тогда она поняла, что все еще не завершила свои дела. Колесо ее — громадное, невероятно высокое — по-прежнему вращается. И ей предстоит еще немало постичь и вынести…

* * *

Очень долго Лия, напрочь позабыв про ноутбук и вообще про все, молча сидела в мастерской Эгги. От услышанной истории ее прошибла нервная дрожь, и она обхватила себя руками, словно пытаясь согреться. Одна из заснувших подле ее ног собак пошевелилась, и писательница вздрогнула от внезапно раздавшегося шороха.

— Вы… Вы хотите сказать, что эта история про вас? — выдавила она наконец.

Художница посмотрела ей в глаза:

— Я хочу сказать, что свою историю рассказывать гораздо проще, если обособиться от нее и изложить, как если бы она повествовала о ком-то другом.

Лия медленно кивнула и заговорила:

— Отчасти моя проблема заключается в том, что мне хочется поведать о давних событиях и переживаниях и таким образом окончательно закрыть тему. Но все просто возвращается с новой силой.

— Ты имеешь в виду свою вину?

Писательница снова кивнула.

— Я могла бы тебе сказать, что твоей вины в происшедшем нет, но пока ты не готова это услышать. Хотя в глубине души знаешь об этом. Потому я скажу тебе кое-что другое. Ты можешь мысленно создать безукоризненную историю, с самым совершенным развитием событий, но она никогда не осуществится в реальности, поскольку все люди видят мир по-разному. Да даже если бы взгляды самых близких твоих друзей полностью совпадали, они все равно наверняка не последовали бы твоему плану. Ведь, как ни крути, каждый из нас существует сам по себе. Да, мы способны предложить друг другу поддержку и товарищеские отношения. Способны сделать все от нас зависящее, чтобы помочь своим друзьям обрести надежду. Но думать и чувствовать за них мы не можем! Не можем попасть к ним внутрь и изменить их видение мира, даже если их падение — в чем бы оно ни заключалось — разбивает нам сердце.

Лия вздохнула. Рассказанная Эгги история о бессмертной женщине, которой приходится жить без своего возлюбленного, еще звучала в ее голове.

— Так как же вы справляетесь с этим? — спросила она. — С виной выжившего?

— Дело вовсе не в этом. Люди помещают свои травмы в отдельные ящички в своей голове. Стараются не вспоминать о дурном, велят себе не думать о нем, только ничего у них не получается. Игнорируя происшедшее, сильнее не становишься. Сильнее становишься, отыскивая способы преодоления, — взгляд художницы на какое-то время устремился вдаль. Затем она продолжила: — Каждый справляется по-своему. В одном я уверена: чувство вины не делает человека сильнее. Сильнее становишься, когда говоришь, живешь, любишь. Не напоказ, не ради других, пряча боль под маской, а с собой и для себя. Вот что делает тебя сильнее.

— Но почему я не замечала, в каком аду она живет?

— Этого я не знаю, — пожала плечами Эгги. — Зато знаю, что даже если бы ты и была в курсе происходящего с подругой, остановить ее саморазрушение тебе бы не удалось. Только ей самой это было под силу.

— Значит, нам остается — безучастно или с болью в сердце — смотреть, как люди безвозвратно скатываются в собственные бездонные пропасти?

— Естественно, нет, — не без раздражения ответила художница. — Нужно делать все, чтобы помочь им. То, что зависит от тебя, понимаешь? Но если они так ловко прячут свою боль, что со стороны и не разглядишь, не наша вина, что мы не рассмотрели ее. А если мы все-таки видим их страдания, мы можем предложить им всю свою любовь и поддержку — но ничего больше. — Голос ее смягчился: — Мы не способны сделать их лучше. Только подставить свое плечо. Это и есть самое тяжелое в дружбе, — помолчав, добавила Эгги.

Критически осмотрев незаконченное полотно, художница собрала с палитры кисти, поставила их в банку со скипидаром и встала. Три собаки, валявшиеся на полу мастерской, мигом последовали ее примеру.

— Не желаешь прогуляться перед ужином? — спросила Эгги.