Она помнила Мулана, тот был красив и честолюбив. В свое время он ее испугал, и Агриппина сплавила рыцаря к Генриетте. В Кантиске он стал правой рукой Дорже, но, насколько понимала Сола, быть чьей-то рукой Мулану не слишком-то и хотелось. В свое время этот рыцарь поступил с ней подло, но он свое получил, и потом… Если б не его письмо, в ее жизни не было бы Шарля. Соланж Ноар не держала на рыцаря зла, а Ее Иносенсия собиралась использовать его в своих целях.

Предстоятельница тепло попрощалась с Валентином, на прощанье поцеловав его в лоб: пусть забудет этот разговор. У Солы не хватило бы сил выбить у человека память о каком-то важном событии, но заставлять забыть то, что в глубине души человек и сам рад не знать, она научилась. Теперь Валентин никому ничего не расскажет, если его не спросят. А кому придет на ум расспрашивать старика, которому, Сола ясно видела, осталось не больше полугода…

Эстель Оскора

Сначала я не поняла его. Остаться? Почему?! Любоваться на цветущую сирень, когда каждый день здесь – это несколько лет горя во внешнем мире. Каюсь, я согласилась выслушать Эрасти только потому, что надеялась увести его с собой, но прав оказался он, а не я. Меня извиняло лишь то, что я была куда менее умелым магом, чем он, да и знала намного меньше, Залиэль не пожелала нас просветить, а возможно, и сама не все понимала. Эрасти о многом догадался, лишь поговорив со мной. Что ж, хотя бы на это я сгодилась.

Мы сидели на золотой от одуванчиков траве под ясным весенним солнцем и говорили о гибели миров, проклятиях и грехах. Это было дико, нелепо и неестественно, как нелепы и неестественны ночные страхи, вытащенные на яркий свет. Но все, что говорил Проклятый, к несчастью, было правдой. У нас не оставалось другого выхода, кроме как подчиниться обстоятельствам. Мы с Эрасти оказались эдаким «засадным полком», удар которого в нужном месте и в нужное время решает исход битвы, и мы не имели права на ошибку.

То, что мы оба в Башне, для наших врагов секретом не являлось. Распутав «кокон», внутри которого ройгианцы упрятали Проклятого, я расписалась в своем присутствии. Надо полагать, «бледные» почуяли исчезновение своего заклятия и ждут нас снаружи. Если б Эрасти сразу же пошел за мной, у нас еще был бы шанс опередить их, да и то вряд ли. Время внутри и снаружи Сада Адены текло с разной скоростью. Во внешнем мире прошло тысяча пятьсот тридцать два года, а здесь всего лишь год. Не нужно обладать великим умом, чтобы сообразить, что здешний день примерно равен четырем внешним годам, а здешняя ора, соответственно, вмещает два месяца. Мы в любом случае имели шансы на «теплую» встречу у порога Башни. Да, скорее всего Эстель Оскора и Проклятый справились бы с «бледными», сколько бы их ни собралось, но при этом подняли бы на уши всех магов Тарры, а на это мы пойти не могли.

Нашей целью был не Ройгу и его прихвостни, а сидевшая в Сером море тварь. Кстати говоря, Эрасти полагал, что она давным-давно перебралась поближе и обозначила свое высокое присутствие в Арции исправлением пророчества Эрика, усилением циалианок и Скорбящих и прочими прелестями. Если Эрасти правильно сложил «два» и «два», то нам предстояло ни много ни мало, как для начала остановить пришествие Антипода (разумеется, несколько не в том виде, в каком его обещали клирики), а затем и последующий конец света. Мы не имели права на ошибку.

2871 год от В.И.

6-й день месяца Медведя.

Святой город Кантиска

Кардинал Евгений спокойно выдержал взгляд присутствующих. Он знал их всех как облупленных. Величавая внешность и показное благочестие не могли обмануть старого эрастианца. Здесь все лгали всем и все боялись всех. Он знал, о чем его спросят. Можно было ограничиться письмом и сослаться на болезни, но Евгений не хотел подчеркивать свои немощи. К тому же для клирика он далеко не стар. Архипастырю без малого восемьдесят, а мирийцу Эпоминонду и вовсе девяносто шесть. К тому же важно, чтобы о бетокском деле рассказал именно он. Евгения немного беспокоил Илларион, приехавший вместе с ним. С одной стороны, про́клятое зелье к антонианцам не имело никакого отношения, те ловили другую дичь, с другой же… Евгений не понимал Иллариона, а потому недолюбливал, хотя между ними никогда не было ссор. Антонианец не лез ни в политику, ни в дела церковные, самозабвенно преследуя даже тень недозволенного колдовства. В Арции, надо полагать, не осталось не то что беспечатных[118]волшебников, но даже ни одной деревенской ведьмы или знахарки. Евгений в глубине души полагал, что это чересчур. Не все могут заплатить члену гильдии, а жить и не болеть хочется всем, но Илларион намеков не понимал, а воевать еще и с ним у Евгения не было ни сил, ни желания. Ну и Проклятый с этим магоборцем, но сюда-то его зачем принесло?

Конклав собрался, чтобы разобраться с взорвавшимся во время сражения порохом. Такого не было уже почти триста лет, и отцам Церкви хотелось знать, откуда появилось адское зелье и кто его применил. Впрочем, барон Обен, проговоривший с Его Преосвященством три оры, ответил на все вопросы, которые могут и не могут быть заданы. Возможно, перед ликом святителя Эрасти Евгений и не рискнул бы повторять слова барона, но его братья во храме святыми не являлись, и Евгений не колебался. Он слишком любил Арцию и ненавидел Лумэнов.

– Ваше Святейшество, – кардинал говорил тихо, но конклав был наслышан о болезни Евгения, – почтеннейшие братья! Мне больно говорить о том, что воля Церкви нашей Единой и Единственной нарушена именно в Арции, но, к счастью, виновны в этом не арцийцы. Ибо Агнеса не является арцийкой ни по рождению, ни душой. Моя вина, моя тяжкая вина, что я не настоял на разводе королевской четы. Есть неопровержимые доказательства, что ребенок, именуемый принцем Гаэльзским, рожден от прелюбодейной связи Агнесы и первого из ее любовников герцога Фарбье. Агнеса также повинна в покушениях на герцога Тагэре и его родных и в конечном счете в его убийстве. Однако все это – дела мирские, и говорю я об этом лишь потому, что взрывы у деревни Беток – еще одно звено в цепи преступлений Агнесы.

– Каковые тому имеются доказательства? – с достоинством произнес Архипастырь.

Ну, уж доказательств у Евгения было в избытке.

– Известно, что перед убийством герцога Тагэре Агнеса Саррижская прилюдно посвятила в рыцари некоего Габриэля, долгое время бывшего ее лазутчиком. Этот Габриэль, мириец по происхождению, до того как поступил на службу Агнесе, был вором, контрабандистом и шулером. Достойные доверия свидетели, а именно граф Эжен Гартаж и барон Люсьен Крэсси, покинувшие стан Лумэнов после казни, а вернее убийства, подтверждают, что Габриэль был полностью предан Агнесе и к тому же щедро ею награжден. После казни мириец исчез и был найден мертвым в лагере у деревни Беток, причем не вызывает сомнения, что порох взорвал именно он. То, что Мальвани выберет именно эти холмы для обороны, можно было предположить заранее, тем более что армией Лумэнов командовал Конрад Батар, знавший маршала с юности. Видимо, Габриэль получил приказ уничтожить Тагэре, но просчитался во времени. Когда он подорвал порох, лагерь был захвачен войсками Лумэнов. Ибо недаром сказано о роющих ямы на дорогах ближних своих.