В действительности же — это был способ уберечь мир от ребенка.

Я лежала на полу каменного помещения и умирала. Я терялась во времени и периодически возвращалась снова.

Я смотрю на ребенка, ставшего ночной версией зверя Бэрронса. Черная кожа, черные рога с клыками и красными глазами. Говорящие об одержимости убийства. Он ведет себя так, что по сравнению с ним — зверь Бэрронса в Зазеркалье кажется совершенно дружелюбным и интиллегентным.

Он беспрерывно бросался на прутья решетки, пока превращался, мотая головой из стороны в сторону, с рычанием брызжа на меня своей слюной и моей кровью, уставившись на меня дикими багровыми глазами. Он жаждал вонзить в меня зубы, разорвать в клочья и выжать до последней капли крови из моего тела. Метка Бэрронса на моем затылке ни сколько не усмирила его жажду крови.

Я — пища, и он не может дотянуться до меня.

Он гремит прутьями клетки и ревет.

Изменив форму, он вырос с четырех до десяти футов.

Вот, что я слышала под гаражом. Вот что слышала, когда смотрела на Бэрронса.

Этого ребенка, навсегда заключенного в клетке.

И пока меня покидает жизненная сила, я понимаю, почему он нес мертвую женщину из Зазеркалья.

Ребенка надо было чем-то кормить.

Он держал это дитя, смотрел, как он умирает. Я стараюсь думать только об этом, сосредоточившись именно на этой мысли. Ребенок был сыном своего отца. Если Бэрронс его не кормил — мальчик страдал. Если он его кормил, то вынужден был смотреть на это чудовище. Как долго? Как долго он заботится об этом ребенке? Тысячу лет? Десять? Больше?

Я стараюсь коснуться своей шеи, чтобы узнать, насколько я ранена, но не могу поднять руки. Я слабая, сонная, но меня это не тревожит. Я просто хочу закрыть глаза и немного поспать. Просто вздремнуть, потом я проснусь и найду что-нибудь в моем озере, что поможет мне выжить. Интересно, есть ли руны, которые могут исцелить разорванное горло? Может быть, здесь по близости есть какой-нибудь Невидимый.

Интересно, кровь хлещет из моей яремной вены? Если так, то уже слишком поздно — слишком поздно для меня.

Поверить не могу, что собираюсь умереть именно так.

Придет Бэрронс и найдет меня здесь. Истекшую кровью, на полу этой пещеры.

Я пытаюсь заставить себя отыскать свое озеро, но думаю, что слишком быстро теряю огромное количество крови. Я даже не волнуюсь, независимо оттого, как ни стараюсь. Озеро на удивление молчит. Как будто смотрит, ожидая увидеть, что будет дальше. Рев в клетке настолько громкий, что я не слышу гневного рычания Бэрронса, пока он поднимает меня на руки и захлапывает позади себя двери, унося меня из этой комнаты.

— Какого черта, Мак? Какого черта? — повторяет он, снова и снова. Его глаза дикие, лицо белое, губы сжаты в тонкую линию. — О чем ты думала, спускаясь сюда без меня? Я бы привел тебя сам, если бы знал, что ты так глупа. Не делай это со мной! Черт, ты не можешь сделать этого со мной!

Я посмотрела на него. «Призраки Синей Бороды», — размышляла я сонно. Я открыла дверь к его убитым женам. Мой рот не может вымолвить ни слова. Я хочу знать, каким образом ребенок все еще жив. Я чувствую онемение. «Он ведь твой сын, не так ли?»

Он не отвечает мне. Пристально смотрит, как будто запоминает мое лицо. Я вижу, как что-то промелькнуло в глубине его глаз.

Я могла бы любить этого мужчину. Но всегда боялась быть нежной. Я ошеломлена своим собственным слабоумием.

Он вздрагивает: — Не думаешь ли ты в эту чертову минуту, что можешь сказать вот это все своими глазами и потом умереть. Дерьмо. Я не буду делать это снова.

«Принести каких-нибудь Невидимых?» Я наполовину рассчитывала, что он кинется наверх, поймает и принесет его сюда. Но у меня было не так много времени, и я это знала.

— Я не хороший, Мак. И никогда им не был.

«Сейчас, что — время признаний?» Поддразнила я его глазами. «Обойдемся без драмы».

— Если я чего-то хочу, то просто беру это.

Он что, пугает меня? И чем же он может сейчас мне угрожать?

— Нет ничего, с чем я не смог бы жить. Есть только то, без чего я не хочу жить.

Он смотрит на мою шею, и по его взгляду я вижу, что там месиво. Растерзанное в клочья. Я удивляюсь, почему я все еще дышу, и остаюсь жива. Я думаю, что не могу говорить, потому что у меня больше нет голосовых связок.

Он дотрагивается до моей шеи. Ну, по крайней мере — мне так кажется. Я вижу его руку под моим подбородком. Я ничего не чувствую. Может он пытается вложить обратно мои внутренности, как однажды я делала для него, тем ранним утром на вершине скалы, как будто я смогла бы их срастить вместе исключительно благодаря только силе воли.

Его глаза сужаются и брови сходятся вместе. Он зажмуривает глаза, открывает их и снова хмурится. Он перекладывает меня на руках и изучает с другого ракурса, рассматривая рану между моим лицом и шеей. Понимание разглаживает его лоб, и его губы изгибаются в жутковатой ухмылке, которая бывает прямо, перед тем как вам сообщают, что есть две новости: хорошие и плохие — и плохие новости это реально плохие.

— Когда ты была в Фейри, ты что-нибудь ела или пила там, Мак?

«С В’Лейном», — говорю мысленно, — «Напитки на пляже».

— Тебе было от них плохо?

«Нет».

— А когда-то еще, ты ничего не пила такого, когда казалось, что твои кишки выворачивает наизнанку? И тебе хотелось бы сдохнуть? Из того, что я слышал, это длится около одного дня.

Я ненадолго задумалась. «Изнасилование», — сказала я, наконец, — «Он дал мне что-то. Тот, кого я не могла видеть. Я чувствовала страшную боль долгое время. Думала, это было из-за Принцев имевших меня».

Его ноздри раздуваются, и когда он пытается что-то сказать, то выходит только хрип. Он пытается дважды, прежде чем у него что-то выходит.

— Они бы оставили тебя такой навсегда. Я нарежу их на мелкие кусочки и буду скормливать их друг другу. Медленно. В течение долгих веков, — его голос был спокоен как у социопата.

«О чем ты?»

— Я все удивлялся. Ты стала пахнуть по-другому. Я знал, что они что-то сделали. Но ты пахла не так как Рифмач. Похоже, но все равно по-другому. Я должен был подождать и посмотреть, что будет дальше.

Глядя на него, я пытаюсь мысленно оценить себя заново. Я снова начинаю чувствовать свою шею. Она горит как в аду. Но я могу глотать.

«Не умираю?»

— Они, должно быть, боялись, что убьют тебя своими… — он отвел взгляд, на скулах заиграли желваки, — Вечный ад. Ты осталась бы При-ей навечно. — Его лицо перекосило яростью.

«Что они со мной сделали?» — Требую я ответа.

Он продолжал идти, перенося меня из комнаты в комнату, пока наконец-то не остановился в одной, очень схожей с задней частью КиСБ: ковры, лампы, диваны в честерфилдском стиле с пушистыми на них покрывалами. Отличался только камин: огромный каменный очаг, в котором запросто мог уместиться в полный рост человек. С подведенным газом. Чтобы не выдать себя древесным дымом.