– Нет, не недельку, Скородумов. Насчёт порта – вопрос решённый.

Дрифтер так и сел. Мы б тоже так и сели, но уж и так сидели.

– Когда это он решённый?

– Извини, с тобой не посоветовались. Так что можешь – в индивидуальном порядке. Мы тебе замену найдём.

Дрифтер взял сетку и потащил. Мы за ним. Лицо у него свекольное стало, и все слова в горле застряли.

– Хорош! – Кеп наконец скомандовал. – Больше не таскайте.

А мы всего-то штук двадцать перетаскали.

– Как это «хорош»? Или уж все таскать, или не браться было…

Но кеп уже там удалился. Вместо него старпом выглядывал.

– Ладно, Скородумов, покричали и хватит. Тебе сказано – хорош.

– Дак эти-то что – обратно таскать?

Старпом задумался.

– Валяйте, – говорит, – обратно.

Бог ты мой, что тут сделалось! Дрифтер взревел – так что чайки взмыли над Фуглё-фиордом, пошёл неверным шагом к полатям[62], вытащил багор и кинулся с ним наперевес к рубке. Старпом уже, наверно, с жизнью простился, стоял, как памятник на своей могиле. Впятером мы дрифтера завернули, увели в кубрик. Там он минут через сколько-то успокоился и вышел с помощником – шкерить подбору. Остаёмся мы или уходим, а он её должен срезать со старых сетей, негодных, а в порту сдать – она ценная, сизальская.

А мы всё катали бочки, пока не сказали нам «хорош», задралась корма, можно заваривать пробоину.

Боцман соорудил беседку – два штерта и доска, – на ней мы обоих сварщиков смайнали за борт. Один там дрелью сверлил отверстия в обшивке, другой кувалдой выстукивал края пробоины.

– Эй, сварщики! – Шурка им орал. – Вы там варите как следует. Потонем – вас же совесть замучит.

Нам с Васькой Буровым боцман вручил по лопате – мокрый уголь из каптёрки штывать в пробоину. Его там до чёрта насыпалось – трубу разорвало, по которой он сыплется из бункера, вся вода от него почернела.

– Эй, сварщики, – Васька шептал им в дыру. – Ни хрена не варите, поняли? Одних бичей слушайте. Сварите себе тяп-ляп, чтоб она снова потом бы разошлась.

– Да не поймёшь вас, ребятки, кого слушать.

Они и не слушали, грохали по обшивке. Дрель визжала как зарезанная.

– Давай, Васька, штывай, – сказал я ему.

– Да погоди, вожаковый, посачкуем. Никто ж нас тут не видит.

Я один штывал. Что толку сачковать – когда в дыре сидишь, грохот в ушах, визг. Но Ваську хоть за ноги подвесь – он и так сачковать будет. Сидел на кадушке с капустой и всё перекуривал да перекуривал.

Пришёл старпом – взглянуть на нашу работу.

– Сколько выгребли?

– Сто шидисят три лопаты, – Васька говорит.

– Он, значит, работает, а ты считаешь?

– Как же не считать? Мы ж по очереди. Вдвоём же не развернуться, продуктивность снижается.

Он хороший сачок, образованный. Спросил даже, с большой готовностью:

– До сколька штывать, старпом? До тыщи или до трёх?

– Пока сухой не пойдёт.

– Ясно, это считай – тыща семьсот лопат.

Старпом постоял и ушёл.

– Кури смело, – говорит мне Васька. – Слыхал? «Пока сухой не пойдёт».

– Ну, так нам тут работы суток на трое.

– Что ты? Его, если хочешь знать, вообще штывать не надо. Думаешь, он мокрый не горит? Его специально водой поливают, спроси у кандея.

Я бросил лопату.

– Так чего ж мы с ним возимся?

– А не возись! Я ж те говорю – кури. Ну, шевели полегоньку, а то на палубу выгонят.

Я снова взял лопату.

– Не напрягайся, – сказал Васька. – Это ж мы всегда можем сказать: «сухой пошёл».

– Так они ж увидят.

– А мы сами сухого подсыпем. Из бункера приволокём и затолкаем в трубу. Ты, Сеня, молодой ещё, дак за артельного держись. Я с дураками всю жизнь дела имею, а с ними-то больше научишься, чем с умными.

Но недолго мы блаженствовали. Граков пришёл – я его ботинки увидал, с замшевым верхом. Стоял и стоял у нас над душой, пришлось тут и Ваське включиться в работу.

Вдруг он нас спрашивает, Граков:

– Это кто велел?

Я всё кидаю лопату за лопатой.

– Кто приказал уголь в воду бросать?

– Мало ли, – говорю, – умников на пароходе.

– А у тебя у самого голова на плечах имеется?

Я встал, опершись на лопату, и заглянул вверх:

– Ну, вы потише, меня родная мама с детства не обижала.

– Грубый матрос, – говорит он мне. – Совершаешь двойную бесхозяйственность и грубишь при этом старшему. Уголь надо сушить, а не бросать в воду. А второе – дно засоряешь в бухте. По конвенции мы здесь окурок не имеем права бросить за борт.

Это он всё правильно говорил. Но мне его тоже подколоть захотелось.

– А моё дело маленькое. Скажите старпому, пускай своё приказание отменит.

– Так вот я тебе приказываю.

– Вы? А кто вы такой на судне, прошу извинения? Я вас просто знать не знаю.

Он постоял, постоял. А я всё кидаю, с таким это даже увлечением.

– Ну, что ж, – говорит. – Формально ты прав.