– Что-что? – взвился Кокс. – Это неслыханно!

Маккей досадливо поморщился. Спиринг, конечно, никого не хотела оскорбить, но звонить в Спрингфилд и высказывать подозрения в адрес местных агентов, по мнению Маккея, никуда не годится – тем более что эти подозрения основывались всего лишь на анонимном письме. Это могло вызвать никому не нужные трения.

В спрингфилдском офисе ФБР бушевали страсти. Узнав о звонке Спиринг Рику Коксу, руководство вышло из себя. Слова Спиринг можно было понять так, что против Шепарда и Херндона заведено уголовное дело. А если это так, то почему они узнают об этом от Спиринг, а не от офиса профессиональной ответственности – отдела ФБР, который рассматривает нарушения, допущенные агентами? Почему никто не предупредил Шепарда и Херндона, что им нужны адвокаты?

Они позвонили в Вашингтон и потребовали, чтобы офис профессиональной ответственности провел расследование. Если отдел по борьбе с мошенничеством подозревает их в нарушении закона, то пусть все будет сделано по форме. Нельзя походя швыряться обвинениями в адрес агентов и ставить под удар их карьеру, не заявив официально о заведении дела против них. Однако по какой-то непонятной причине в проведении расследования им было отказано.

Похоже, вашингтонским чиновникам нужен был предлог, чтобы отстранить спрингфилдских агентов от расследования. А для настоящего криминального расследования голословных обвинений недостаточно.

Вероятно, это и были политические игры в чистом виде.

Вечером в четверг 10 августа доктор Дерек Миллер сидел за столом и диктовал машинистке свои заметки о двух днях бесед с Уайтекером. Он провел за этими беседами в общей сложности четыре с половиной часа, не считая разговоров с Джинджер и Эпстайном.{309}

Во многом речи Уайтекера напоминали классический случай мании преследования: «Гигантская корпорация хочет погубить меня! Я был осведомителем ФБР!» – с той поправкой, что это было правдой. И тем труднее отделить факты от вымысла.

Вторая беседа с Уайтекером проходила трудно. Пациент был подавлен. Миллер обвинил его в нечестности и сказал, что, по его мнению, Уайтекер не сказал всей правды ни ему, ни Эпстайну. Уайтекер вяло согласился.

Просмотрев свои записи, Миллер продолжил:

«Мы говорили о том, что он нечестен и со своим адвокатом, и со мной. Совершенно очевидно, что Уайтекер не видит последствий своего поведения. Он судит о своих отношениях с окружающими очень поверхностно».

Доктор поставил предварительный диагноз:

«Состояние пациента требует дифференциальной диагностики – это нечто среднее между биполярным расстройством в результате перенесенного стресса и поражением фронтальной области мозга, которое медленно развивается и приводит к искажению этических представлений. Года три-четыре назад он был, по всей вероятности, вполне честным человеком; ни в юности, ни позднее не наблюдалось никаких признаков антиобщественного поведения. К тому же имеются некоторые признаки органических поражений».

Миллер перечислил ряд возможных диагнозов: патологические нарушения настроения, смешанные биполярные расстройства без признаков психоза, асоциальное поведение взрослого и нарциссические изменения личности.

Закончив диктовать, Миллер на секунду задумался. Предостережение Уайтекера относительно АДМ заставило его задуматься. Бог знает, может, люди из АДМ и вправду способны взломать его кабинет в поисках истории болезни Уайтекера. На всякий случай доктор зарегистрировал пациента под вымышленным именем: Патрик О'Брайен.

На следующее утро Миллер прошел по тихому коридору клиники, встретив лишь несколько сестер и санитаров. Час разрешенного посещения больных еще не наступил, и толпы родственников и друзей еще не наводнили здание. Дойдя до палаты Уайтекера, доктор постучал в дверь.{310}

Пациент был подавлен и дезориентирован. Настроение его скакало то вверх, то вниз, от радостного возбуждения до горестных слез. Миллер задал несколько осторожных вопросов о самоубийстве, впервые затронув эту тему.

Уайтекер попытался проглотить комок в горле, и у него вырвалось рыдание.

– Одной из причин были слова Джинджер о том, что от меня толку как от мертвеца. И я сказал ей об этом.

Не выразив вслух своего удивления, Миллер спросил:

– Зачем?

– Я думал, что, если скажу ей, она будет чувствовать себя не такой виноватой.

Странная мысль. Подняв глаза от блокнота, Миллер изучал пациента. Правда ли это? Трудно сказать. Миллер сменил тему и спросил, все ли Уайтекер рассказал своему адвокату о счетах в иностранных банках.

– Нет, – ответил пациент, – но о других счетах незачем рассказывать – те деньги получены законным путем. Абсолютно.

– А где вы их храните?

Около миллиона долларов доверены одному юристу, ответил Уайтекер, а остальное – нескольким друзьям. Помолчав, он поспешно добавил:

– Но все они заработаны законно.

– Надо рассказать о них адвокату, – сказал Миллер.

Уайтекер с сомнением передернул плечами. Он не настолько доверял Эпстайну, чтобы делиться с ним всеми секретами.

Дон Маккей в раздражении посмотрел на пейджер. Едва он успел сойти с самолета в Спрингфилде, как запищала эта дурацкая штука. Его босс, Мэри Спиринг. Он протолкался сквозь толпу в поисках телефона-автомата.

Маккей прилетел в Спрингфилд поговорить с Шепардом и Херндоном о пятистах тысячах долларов, которые Уайтекер, по его собственному признанию, заработал на откатах. Он прочел показания Уайтекера, занесенные в «форму 302», но теперь было ясно, что эта версия далека от действительности. Маккей хотел уточнить детали, – может, в первоначальных показаниях все же есть крупицы истины, которые помогут расследованию. Он понимал, что разговор предстоит нелегкий: прошел слух, что Спрингфилд винит отдел по борьбе с мошенничествами в попытке самоубийства Уайтекера.

– Ты говорил с агентами? – спросила Спиринг, когда он набрал ее номер.

– Я только-только прилетел, Мэри.

– Это хорошо. И не говори с ними.

– Почему? – озадаченно спросил Маккей.

– Потому что мы спровоцировали Третью мировую, – вздохнула Спиринг. – SAC пошел в атаку, штаб-квартира Бюро на военном положении, хотят ввести в бой самого Фри.

– Ну и дела!

– Так что тебе нельзя допрашивать агентов.

– Я и не собирался их допрашивать! Я хотел просто побеседовать с ними. Ты же сама мне велела.

Ну а теперь ФБР думает, что агенты являются объектом уголовного расследования, и запрещает им говорить без адвокатов, ответила Спиринг.

Маккей разозлился. Он надеялся, что, поговорив с агентами, восстановит нормальные отношения, объяснит, что против них нет ничего, кроме голословных заявлений «Уильямс и Конноли». Но Спиринг разрешила ему разговаривать только с руководством спрингфилдского офиса. Позвонив, Маккей договорился о встрече на следующий день и, чертыхаясь про себя, повесил трубку.