мне хозяина, она сделалась такой послушной и кроткой, что мне без труда удалось застегнуть на ней ошейник, пряжку которого я на всякий случай еще обмотал проволокой. За этот ошейник Аку на ночь привязали на пеньковой веревке к ее «домику». А днем ей разрешалось свободно бегать по двору.

Но должен сказать, что это был первый и последний раз, когда я побил маленькую Аку, живущую и поныне в нашем Франкфуртском зоопарке. С того самого вечера я стал ее любимым «родителем», а Михаэль — заклятым врагом. Стоило мне только начать его ругать, как она со взъерошенной шерстью злобно набрасывалась на него. Если я ее привязывал, она бывала несчастна. И как же она умела выражать эту свою скорбь! Обезьяна кричала, рвала на себе волосы, кидалась на спину и дрыгала ногами и руками, как это делают капризные маленькие дети. Но если я подходил поближе, она тут же взбиралась по мне, обвивала мою шею руками и судорожно впивалась всеми своими двадцатью пальцами. Притом довольно болезненно. Чтобы она меня отпустила, я должен был ее долго уговаривать, успокаивать, играть с ней, а потом огромным скачком отпрыгивать в сторону, вне предела ее досягаемости. Бедная Ака! Нам было искренне жаль ее, и мы желали и ей, и себе от всей души поскорее уж попасть домой, во Франкфуртский зоопарк.

Наконец надо было трогаться в дальнейший путь. Но как? Мы сидели одни на этой ферме, расположенной в 5–6 километрах от основного шоссе: сюда никто не приедет. Тогда я выбрал из библиотеки господина Шмоурло французский роман под завлекательным названием «Мадонна спального вагона» и зашагал по направлению к шоссе. Там я сел на обочине и принялся с интересом листать этот бульварный роман. Как только из леса начинал доноситься рокот мотора, я сейчас же выходил на середину дороги и ждал. Но две-три машины, прошедшие за все утро, ехали либо в неподходящем направлении, либо были уже перегружены.

Наконец мне удалось остановить тяжеленный дизель, везший бочки с бензином. Черный владелец машины был не против взять нас с собой, но ни за что не соглашался свернуть с шоссе и подъехать к ферме по проселочной дороге. По-видимому, у него уже имелся печальный опыт езды по подобным разъезженным колеям. Поэтому он поставил машину на обочине, а сам слез и пошел со мной пешком посмотреть своими глазами, какова дорога. Относительно обезьян я ему вообще не обмолвился ни словом, потому что боялся, что тогда он ни за что не согласится нас взять. Это я оставил в качестве «сюрприза» напоследок. Однако мы с ним поладили, он подъехал на своем грузовике к самым дверям фермы, и мы погрузили к нему в кузов весь свой скарб, включая клетки с обезьянами.

Большая клетка Роджера не влезала в уготованное для нее место, поэтому мы решили поставить ее набок. Но когда мы ее опрокинули, случилось нечто, от чего кровь у меня застыла в жилах: оказывается, доски пола в клетке были просто вложены в пазы, но не закреплены. Пока обезьяна сидела на полу, это никому не мешало. Теперь же, когда пол сделался боковой стенкой, доски эти стали медленно сползать в сторону. К счастью, Роджер был слишком занят обругиванием помогавших при погрузке африканцев, поэтому не сразу заметил открывшуюся лазейку. Будь это самка-шимпанзе, такое не ускользнуло бы от ее внимания — те, как правило, проворнее и сообразительнее; я помчался за дом, схватил валявшиеся там первые попавшиеся доски и, не переводя дыхания, прибил их длинными гвоздями к клетке. И только убедившись, что они надежно укреплены, мы отпилили торчавшие концы, а потом еще обили клетку полосками железа, обмотали проволокой и забили крест-накрест рейками. Уф! Ну вот наконец все было готово, и можно было трогаться в путь.

Ехали мы долго. Впереди некоторое время шел другой грузовик, обдавая нас облаком красной пыли, так что вскоре мы выглядели так, будто здорово обгорели на солнце. Тогда наш водитель дал газ, расстояние между машинами все сокращалось, а потом произошло то, что меня в Африке никогда не переставало удивлять: передний грузовик немедленно съехал на обочину и остановился, уступая нам дорогу, чтобы мы могли спокойно его перегнать.

Однако на подступах к реке Дабу и черным водителям бывает уже не до вежливости. Дело в том, что паром через реку (сооруженный из толстых досок, набитых на полые стволы деревьев), который обслуживает черный паромщик с несколькими помощниками, работает только с восхода солнца и до захода. Ни минутой раньше, ни позже. Паромщик находится на государственной службе, получает зарплату и не желает работать больше, чем ему положено. Перевозка машины через реку занимает около часа. Поэтому тот, кто стоит в хвосте длинной очереди, вынужден прождать полдня, а то и заночевать на берегу, где полно комаров и мух цеце.

Мы с Михаэлем разделись и поплыли рядом с паромом: ведь вблизи подобных переправ, как правило, не бывает крокодилов.

Машина шла только до Ганьоа; не доезжая ста метров до «campement», как здесь называются кемпинги или мотели, я велел остановиться. Дома эти гостиничного типа, построены вдоль главных магистралей страны на государственные средства и сданы в аренду частным владельцам. Впрочем, на сегодняшний день в них почти никогда не бывает свободных мест. Однако мне повезло, и я получил двухкомнатный номер. И только после того, как были заполнены все формуляры с их бесчисленными вопросами, только после этого подъехал грузовик, и мы начали выгружать весь свой зверинец, к великому ужасу арендатора кемпинга…

Между прочим, черный владелец грузовика, к моему удивлению, стал отказываться от денег за проезд:

— Ну что вы, месье! Мне это просто доставило удовольствие, месье!

Удивительные люди эти африканцы! Никогда не угадаешь, как они поступят: то вот так, а то торгуются до одурения, как китайцы.

Пока мы затаскивали ящики с животными во двор, сбежалось около ста пятидесяти африканцев. Вся деревня сбежалась. Девочки-шимпанзе (их теперь у нас было уже две) и другие обезьяны испугались, а Роджер начал буйствовать. Он бросался на стенки своей клетки так, что она раскачивалась во все стороны, и мы вынуждены были ее все время придерживать, чтобы она не опрокинулась. Африканцы улюлюкали и старались совать палки меж прутьев клетки. Роджер до того разволновался, что время от времени стал высовывать руку, хватать меня за рукав и плакать. Как только я уходил, он снова начинал бесноваться.

А потом еще заявились и белые постояльцы кемпинга, среди которых был какой-то капитан французской армии, который