казались нам вечностью, ветер теперь дул сильными порывами и, с яростью кружа снег, гнал его на нас. Мы то не видели ничего на расстоянии вытянутой руки, то вдруг порыв ветра отклонялся в сторону, и тогда пространство вокруг нас прояснялось, и мы могли обозревать все, что было далеко внизу. За последнее время мы так привыкли следить за восходом и заходом солнца, что с точностью могли его определить и знали, что солнце скоро зайдет. Трудно даже поверить, что не прошло и часа с того момента, как мы сидели в нашем убежище на скале и не знали, кто приближается к нам с разных сторон. С севера подул упорный, холодный и резкий ветер. Он, как видно, отогнал снеговые тучи, снег теперь шел время от времени. Мы теперь ясно могли различить и преследуемых, и преследователей. Казалось, преследуемые не замечали погони или не обращали на нее внимания. Но все-таки они все больше торопились по мере того, как солнце ниже и ниже спускалось к вершинам гор.

Они приближались. Профессор и я прятались за скалой и приготовили ружья; я видела, что он решил их не пропустить; никто понятия не имел о нашем присутствии.

Вдруг сразу два голоса крикнули:

— Стой!

Один голос, сильно взволнованный, был голосом Джонатана, а другой, в котором слышалась решительность спокойного приказа, принадлежал м-ру Моррису. Цыгане, как видно, не знали этого языка, но поняли все по тону. Они инстинктивно натянули поводья, и в ту же минуту с одной стороны к ним подскакали лорд Годалминг и Джонатан, а с другой д-р Сьюард и м-р Моррис. Вожак цыган, юноша величественного вида, сидевший на лошади, как кентавр, резким голосом приказал своим товарищам не останавливаться. Они ударили лошадей, которые рванулись вперед, но четверо наших подняли карабины и заставили их остановиться. В тот же момент д-р Ван Хелсинг и я выступили из-за скалы и направили на них свое оружие. Видя, что они со всех сторон окружены, они натянули поводья и остановились. Вожак что-то сказал, после чего они вытащили оружие, ножи и револьверы и приготовились защищаться. Все это было делом минуты. Вожак, натянув поводья, выдвинулся вперед и, указав сначала на заходящее солнце, а затем на замок, сказал им что-то, чего я не поняла. Тут все четверо из нашей партии соскочили с лошадей и бросились к повозке. Опасность, которой подвергался Джонатан, должна была меня испугать, но обстановка, наверно, подействовала на меня так же, как на них; я не чувствовала страха, я чувствовала лишь дикое, безумное желание что-нибудь предпринять. Заметив наши передвижения, вожак цыган отдал приказ, и его люди тотчас бросились к повозке и, толкая друг друга, рьяно принялись выполнять приказание.

В этой сутолоке я увидела, как Джонатан с одной, а Квинси с другой стороны пробили себе дорогу к повозке; видно было, что они старались добраться до ящика до захода солнца. Ничто не могло ни удержать их, ни помешать им. Ни сверкающие вокруг ножи цыган, ни волчий вой, раздавшийся за спиной и отвлекающий внимание. Стремительность Джонатана и непреклонность, с которой он шел к цели, казалось, укротили непокорных: они инстинктивно отступили назад и дали ему пройти. В один миг он вскочил на повозку, с невероятным усилием поднял ящик и, перекинув его через колесо, швырнул на землю. В то же время м-р Моррис напрягал все свои силы, стараясь прорвать цепь цыган; я все время зорко следила за Джонатаном, но краем глаза видела, как м-р Моррис в отчаянии пробивался вперед, видела, как ножи цыган сверкнули над ним, когда он прорвался в самую середину и как они на него замахивались. Он ловко отражал удары своим большим ножом, и сначала мне показалось, что он добрался благополучно, но, когда он подскочил к Джонатану, который только что соскочил с повозки, я увидела, что он держится рукой за левый бок и кровь сочится у него сквозь пальцы. Но, несмотря на это, он все-таки бросился помогать Джонатану. Джонатан схватил один конец ящика, стараясь сорвать с него крышку своим ножом, а с другой стороны своим большим ножом ее поддел м-р Моррис. Благодаря общим усилиям крышка стала поддаваться, гвозди со скрипом выскочили, и крышка упала.

Сознавая свое бессилие, цыгане наконец отступили и больше не сопротивлялись. Солнце было уже совсем низко, на самых вершинах гор. Я увидела графа, лежащего в ящике на земле, которая отчасти его даже засыпала, когда ящик упал. Он был смертельно бледен, точно восковая фигура, а красные глаза его сверкали яростью и местью — взгляд, столь знакомый мне. Я видела, как глаза его смотрели на заходящее солнце, и ненависть в них переходила в торжество.

Но в ту же минуту мелькнул нож Джонатана. Я вздрогнула, увидев, как нож перерезал горло графа, тогда как нож м-ра Морриса проткнул ему сердце.

Большое чудо произошло на наших глазах: в одно мгновение тело графа распалось в прах и исчезло.

Я буду всю жизнь с радостью вспоминать, что в последний миг лицо его обрело выражение мирного покоя, который, я думала, никогда не сойдет на него.

Замок Дракулы выделялся теперь на фоне багровеющего неба, и каждый камень этого возвышенного строения был озарен светом заходящего солнца.

Цыгане, считавшие нас причиной сверхъестественного исчезновения мертвеца, ни слова не говоря, повернулись и уехали, точно опасаясь за собственную жизнь. Те, у кого не было лошадей, вскочили в повозку и крикнули всадникам, чтобы те их не бросали.

Волки, стоявшие на порядочном расстоянии от нас, тоже умчались. Мы остались одни.

М-р Моррис опустился на землю, продолжая держаться за бок; кровь все еще сочилась у него сквозь пальцы. Я рванулась к нему, ибо священный круг меня больше не удерживал, за мной поспешили и оба доктора. Джонатан опустился рядом с ним на колени, и раненый положил ему голову на плечо. Он со вздохом взял мою руку. Он, очевидно, заметил тревогу на моем лице, ибо, улыбнувшись, сказал:

— Я счастлив, что мог вам быть полезным! О Господи! — внезапно воскликнул он, показывая на меня. — Ради нее стоило умереть. Смотрите! Смотрите!

Солнце теперь находилось как раз на вершине горы, и красный отсвет его падал мне на лицо, так что оно окрасилось розовым. Все сразу опустились на колени, и мрачное и грустное «аминь» вырвалось из уст у всех следивших за рукой умирающего, который, указывая на меня, произнес:

— Слава Богу, что все это было не напрасно, смотрите, ее лоб белее снега. Шрам исчез!

И, к