– Братья! То, что имеем мы ценного, – наш вольный дух. Его как отдать? Давайте подарим старшему брату лучших наших коней. Их растит он на лучших травах, в спокойных долинах. За ними и желтые через горы приходят. Золото дают горы, скот есть везде, а мастерицы ээ-торзы не нужны.

Главы одобрительно заговорили, впервые соглашаясь с царем.

В тот же день отобрали из царского табуна трех молодых кобылиц самой светлой, солнечной масти, с самыми гибкими шеями, тонкими ногами, летучих, как ветер, узды не знавших. Обрядили их в маски оленей-солнцерогов. Гривы убрали, перевязав тонкими нитями, хвосты заплели, и отвели на три белые вершины, где любит отдыхать ээ-торзы. В полнолуние скинули всех трех в ущелье.

Алатай вместе с царем был на одной из вершин. Как кричала кобылица – эхо стояло в горах. Но на сердце сразу стало темно: что-то шепнуло ему, что не того хотел ээ-торзы, а другого, но чего именно, он боялся и подумать. Кадын же, вернувшись, отправилась в чертог дев и пробыла там несколько дней, а когда снова вернулась в царский дом, Алатай заметил у нее на руке новый рисунок: лошадь в маске Солнцерога с растрепанной гривой и сплетенным хвостом, закрученная, изломленная в смертельном полете – в падении к хозяину гор.

Или ошибся Алатай и принял хозяин дар от люда, только земля не плясала больше, и зима прошла спокойно. Люди залатали дома, Эвмей забыл, что хотел принести своему грозному духу черного быка, обсыпав ему рога мукой. Род конников ушел однажды ночью по голодной весне, а жизнь текла дальше, словно ничего и не было.

Праздник весны духи назначили в урочище серых камней неподалеку от одного из станов рода кузнецов. Царские воины отправились туда раньше, чтобы поставить царю шатер. Весна была ранняя, и долины уже жили, люди готовились к выпасам, перегоняли скот, собирали скарб, чтобы на лето уйти в горы. А по станам уже вовсю трубили лэмо: земля оттаяла, можно провожать мертвецов в лучший мир. Алатай, до того и не думавший о них, всякий раз теперь морщился при этом звуке.

Наконец весь люд стянулся в долину. В ночь перед новолунием, последнюю ночь в году, люди проводили у костров постную трапезу. Царь собрала глав одиннадцати родов, выслушивала, как перезимовали и кто куда на лето кочует. Алатай был там же, хоть и мало мог рассказать о своем роде. Когда все разошлись, отправился искать Эвмея. Он вспомнил, что тому предстояло уйти на посвящение уже с этого праздника, и радостная тревога за брата вдруг охватила сердце. Он чуял себя так, словно сам снова стоит на пороге посвящения и что-то новое вот-вот откроется ему.

Недалеко от царского шатра Алатай увидел костер, вкруг которого сидели люди, и приметил там пустую шапку Эвмея. Тихо подошел и сел рядом с ним, но Эвмей с таким вниманием слушал костровой рассказ, что даже не обернулся. Алатай не удивился, когда увидел у огня того же сказителя, что был в доме царя, – Ашкопая. Он снова рассказывал о Деве-Охотнице, о светящемся в лунном свете ее коне, о волчьей шкуре на плечах. Рассказывал об этом так же, как осенью, и опять у Алатая от его слов мурашки бегали по коже.

– Алчные найдут тебя за эти сказки, сказитель, – раздался вдруг чей-то голос. Человек сказал, будто плюнул в огонь, и все разом обернулись к нему. А тот стоял мрачной тенью, и голос его был тяжел, словно камень.

– Время алчных прошло, – спокойно отвечал Ашкопай. – Как ты можешь говорить за них? Или сам с ними дело имеешь? Или поселились они в твоем сердце, что к розне подстрекают, не гнушаясь кануном праздника?

– Верно, поселились, – отвечал незнакомец мрачно. – Был у меня брат-отражение. В эту зиму забрала его твоя Дева в тайге. Забрала и скормила алчным. Вот тебе и вся сказка о ней.

Люди у костра зашептались, зашевелились.

– Что сказало тебе о том? – спросил Алатай с тревогой.

– Тайга сказала. Тайга и следы на снегу, – ответил человек из тени. Видно, он не хотел рассказывать много. Но люди уже взволновались.

– Раз сумел оскорбить сказителя, говори все! – крикнул кто-то. – Рассказывай!

– Нечего мне рассказывать, – отвечал человек нехотя. – Всю луну искал я брата. Мы вместе с ним зверовали, но поделили деляны с прошлой зимы. Его земля мне хорошо известна. Верно, потому и нашел его. Так и лежал он, даже звери не тронули. Не было только глаз. Ээ-борзы сожрали его изнутри.

– Те, пустое! – стали кричать люди. – Видано ли: чтобы целую луну, в голодную весну – целую луну не тронули звери тела!

– Верно все говорит, – вдруг остановил их сказитель. – Кого пожрали ээ-борзы, того звери не тронут. Зверям нечего брать там, пусть даже видим мы, словно бы тело цело.

– А следы? – стали спрашивать снова. – Что за следы ты видел?

– Видел, – отвечал человек из тени, хоть и не желал, а все же продолжал отвечать. – Шагах в двадцати. Там Дева стояла, за ней шел брат до самой смерти. Схватился там наст, и не исчезли следы: босая девичья ступня, постояла она там, а потом двинулась в тайгу и через тридцать шагов обернулась волком, – волчий след пошел дальше и канул.

Люди сидели как оглушенные. Даже сказать: «Пустое!» – не решался никто. Потом стали смотреть на сказителя, но тот сидел спокойно и ничего не говорил. Смотрел на огонь, и лицо его озарялось таким светом, будто снова видел он перед собой волшебную Деву, преследующую охотников, сияющую в лунном свете обнаженным телом, прекрасную и опасную, как смерть.

– Все верно про Деву, – вдруг раздался голос, и Алатай не сразу понял, что заговорил его Эвмей. Раньше он никогда не решался вставить слово в кругу. – И у нас знают о ней. Твой брат застал ее за охотой. Она не терпит такого. Потому и убила. Хорошо, легко убила. Ты благодарить должен. У нас рассказывают, один муж превращен был ею в оленя. Свои же собаки разорвали его.

– Те! Везде она есть! – хлопнул кто-то по коленям от этих слов. – Э, верно же, дух, а не дева: духи одни в любой земле, говорят, обитают.

– Хе, и что ж в том чудного? – вдруг раздался насмешливый девический голос. Это было так неожиданно, что все подскочили и обернулись. – Мужчины в любой земле одинаковы: все и в тайге о девах мечтают. А дух ли она или человек из кожи и плоти – то им и не важно.

Три невысокие хрупкие фигурки вырисовывались в темноте. Алатай видел, как тихонько подошли они, но решил, что это мальчики пришли послушать взрослых.

– Что за ночные птицы? – стали говорить мужчины. – Чего это вы слушаете, что женщинам нельзя?

– Дома говори это, – с гордым вызовом отвечали ему. – Жене своей, привязанной к очагу. Она у тебя, верно, с первого дня свадьбы, как надела юбку, так и забыла, как держать боевой чекан!

– Это кто же тут распищался? Братья, видите ли вы кого?

– Нет, верно, мыши! – хохотали мужчины. – Мыши, мыши! Пи! Пи!

– Да хоть выйдете на свет! Дайте поглядеть, что не духи вы! – крикнули им, и тут круг зашевелился, и девы вышли, спокойно и с достоинством озираясь. Алатай впился глазами в их лица, ничего не упуская, и другие мужчины, только что растревоженные разговорами о Деве-Охотнице, смотрели с жарким любопытством. Юные девы, еще только посвятившиеся и не снявшие мужской одежды, терпели эти взгляды, будто и не было вокруг мужчин. Алатаю больше других бросилась в глаза первая, она была ниже подруг ростом, но смотрела более задиристо. Ему вдруг упало в голову, что именно ей давала посвящение Камка в эту осень, когда они с Кадын ездили спрашивать духов про лэмо, и от неожиданного чувства таинственной, сокровенной связи с этим смелым воином у него по всему телу хлынула жаркая кровь.