поведал иностранцу, как мой школьный учитель арифметики хотел найти тайную дачу Сталина да так и исчез. А ведь Сталина давно нет, а может, и не было никогда. И, где-нибудь на краю леса стоит дача, но вовсе не отца всех народов (кроме греческого и тех, других, которых он послал в Северный Казахстан). И вовсе не дача там стоит, а домик пастухов. Да и домика никакого нет. Просто леса у нас вовсе не такие, как во всех других местах, и может почудиться всё, что угодно.

Одним словом, с тех пор мы плохо знали арифметику, что нам очень мешало, когда мы привозили мандарины и орехи на рынок.

Во время той войны в Ореховом лесу ловили шпионов, а потом ловили греков, которые не знали, что их выслал Сталин, но так никого и не нашли. Ничего из этого хорошего с поимщиками не вышло, служба их повернулась дурно, и никому радости эти затеи не принесли. Если не считать того, что, как мололи языками старухи, неизвестные нам греки дожили свою жизнь в горах, растворившись в лесу. Некоторые говорили, что Ореховый лес заминирован ещё с той войны, а потом его заминировали во время первой войны, а потом и во время второй.

Человек, который рискнул зайти на опушку Орехового леса, считался отчаянным, и только уж совсем сумасшедшие рисковали продвинуться вглубь леса, спустившись со скалы в ущелье. Но, поглядев в сомкнувшиеся стволы, как в лица покойных предков, все они лезли обратно. Ходили слухи о том, как один мальчик погнался за убежавшей козой и всё-таки побывал в лесу. Он вернулся таким, что его не узнавали родные. Тут мнения были разные: некоторые рассказывали, что мальчик за одну ночь стал стариком, что маловероятно. Другие говорили, что он повредился рассудком, впрочем, жители нашего села никогда не отличались большой рассудительностью. Этот мальчик присутствовал во всех историях про Ореховый лес: вот он возвращается в деревню и трясёт головой, не в силах ничего объяснить. По правде сказать, половина моих друзей так вела себя на уроках арифметики.

Но этот шведский парень был непреклонен. В общем, мы отступились, а он за лето неплохо выучился летать на своей штуке, похожей на раскладушку. Время шло, и мы привыкли к трескучим звукам его моторчика над нашими головами.

Как-то он уговорил меня привезти его в заповедник. Этот заповедник был у нас рядом, и много лет назад туда доставили для опытов обезьян со всего мира. Одну обезьяну поймали даже в самом настоящем Китае. Злые языки говорили, что это Царь обезьян, но мы не особенно в это и верили. Царя у нас уже давно отменили, и никто не позволил бы становиться при Советской власти царем, даже царём обезьян. А потом началась первая война. Обезьянам пришлось несладко, не лучше, чем эндурцам, ― только бежать им было некуда. В наши времена до Китая так просто не добежишь. Некоторых обезьян съели ― не из-за голода, а больше из любопытства, другие умерли безо всякой пользы, а третьи всё же исчезли. По слухам, Царь обезьян увёл их куда-то, возможно, в Ореховый лес.

Мы вышли за ржавую ограду заповедника и устроились с нашими бутылями и сыром на краю ущелья.

Швед совершенно не боялся высоты и, разувшись, свесил ноги в пропасть.

Сторож лёг на спину, и, глядя на звёзды, принялся рассказывать историю своих отношений с одной продавщицей на набережной, страстной эндуркой, совершенно забыв о нравственном законе. Но иностранец был терпелив и, дождавшись, когда старик выговорится, приступил к расспросам об Ореховом лесе. Сторож, давно не видевший такого внимательного собеседника, стал описывать лес теми же словами, что и свою давнюю возлюбленную. Швед задумчиво швырял камешки в туман, который лез из пропасти, как пар из котла с мамалыгой, а сторож плёл небылицы, как это свойственно всем скучающим старикам. Но иностранец верил ему, переспрашивал и делал пометки на карте.

Под конец сторож сказал, что его очень интересует, куда пропала та продавщица, потому что наверняка она была несчастлива со своим мужем. А он, старик, ещё не растратил мужской силы, и мог бы составить её счастье. Все обезьяны разбрелись, и ему не о ком больше заботиться, так отчего бы не ухаживать за этой, прожившей долгую жизнь, женщиной.

В те дни, когда окончилась летняя жара, а дожди ещё не начались, он попросил нас отвезти его к краю ущелья. Там он собрал свой нелепый аппарат, а потом мы выпили вина, прощаясь.

Лес лежал внизу перед нами. Клубился туман, сладко пахло высыхающими листьями и горными травами, всё это смешивалось с горькой хвоей, пока, наконец, к этому не прибавился запах бензинового моторчика.

Швед затрещал этим моторчиком, махнул нам рукой и взлетел.

Мы проводили его взглядом, и допили вино.

Швед летел над Ореховым лесом целый час, пока случайно не зацепил крылом огромное дерево. Ему повезло ― он не упал с размаху вниз, а запутался в ветвях.

Только спустившись на землю, он понял, что его окружают необычные деревья. Это были настоящие молельные деревья, которым поклонялись ещё наши предки. В полом основании одного такого дерева могли спрятаться от дождя несколько пастухов. Говорили также, что иногда наших предков хоронили на таких деревьях, чтобы не зарывать в землю. Об этом, впрочем, спорили археологи.

Надо сказать, что отношение к религии в наших местах особенное и, быть может, самое правильное. Ведь этот край Господь создал для себя, и отдал нам просто потому, что мы остались без своей земли. Но жили у нас и мусульмане, и христиане, и евреи, но никто не считал зазорным прийти на праздник соседа и разделить с ним священную трапезу. Наши мусульмане искренне почитали своего Бога, и он разрешил им есть свинину и пить вино, а обрезания им не велел делать, потому что это оскорбляет мужчину. Наши христиане редко ходили в церковь и плохо знали Святое писание, а наших евреев можно было увидеть в саду с мотыгой в субботу, как и в другие дни. Но все мы знали, что могущественный бог Анцва, невидимый и вездесущий, напрямую управляет всей этой землёй и живёт не только в камнях, но и в деревьях. Поэтому во время любого праздника мы сходились за столом и хором говорили «уа Анцәа улԥха ҳат», что означает «О, Анцва, освети нас лучами своими».

И вот швед стоял перед священным деревом и видел у его подножия угли, сквозь которые проросла трава. Тут же были