– Да как-то не сообразили тогда! – быстро ответил Женя.

За его спиной появились зеленые музыканты. Совершенно зеленые. Четверо. Они заиграли – на банджо, на гитаре, на губной гармошке и на скрипке. В стиле кантри.

Женя Попов сунул мою «Звезду островитян» за пазуху.

– Стихи постепенно, медленно, но входят в мою жизнь! – процитировал он сам себя.

– Хорошо, что так! – сказал я.

Женя расправил плечи, поднял к свету бородатую, с лысиной, крутолобую, крупную голову.

– Мне пора! – сказал он торжественно.

– Куда? – удивился я.

– Как – куда? В Коктебель!

Зеленые музыканты, наигрывая мелодию в стиле кантри, гуськом подошли к закрытой двери.

Дверь – сама – распахнулась.

За нею был – Коктебель. Море, холмы, горы и бухты. Видно все было как на ладони.

В Лягушачьей бухте сидел у воды Василий Аксенов. Он увидел издали Женю Попова – и позвал его, сделав жест рукой в свою сторону, к себе: иди, мол, сюда, поскорее! что ты застрял в Москве?

Зеленые музыканты шагнули, один за другим, гуськом, за порог, в дверь, и стали: один – стебельком зеленым, другой – листком, третий – травинкой, четвертый – целым зеленым холмом.

На полпути к Лягушачьей бухте стоял мой сосед, музыкант Миша Кудрявцев, – и играл, щурясь под солнышком, на своей ослепительно сверкающей трубе всем известную вещь – «Когда святые маршируют».

Женя Попов поднял с пола компьютер, пожал на прощанье мне руку:

– Пора, Володя, пора!

Примерился, разогнался – и, перепрыгнув через московский порог, пролетел в разогретом пространстве, описав в воздухе плавную, гибкую, выразительную дугу, куда-то вперед – и оказался прямо в Лягушачьей бухте, рядом с Аксеновым.

Никаких лягушек там, разумеется, не было.

Но зато, вместо зеленых музыкантов, ставших частью природы, встретили его там, на камнях бухты, четыре зеленые ящерицы.

Исчезла Москва.

Мы стояли с Ишкой на облаке.

– Это облако. Облако поэзии, – раздался откуда-то усиленный невидимым громкоговорителем голос Андрея Битова.

– Стихи и поэзия – это, конечно же, разные вещи, часто взаимоисключающие друг друга, противоположные понятия. У одних слова, строки, строфы – тяжелые муки творчества, у других все это – легкий, ликующий пир жизни. Владимир Алейников – это не стихи – стихия, поток чистого, звенящего звука, простор мысли, свежесть и яркость всегда обновленного, животрепещущего слова, – раздался не менее громкий, подвыпивший голос Валеры Баскова.

Облако плыло в небе.

Мы с Ишкой стояли на облаке.

– Поэзия Владимира Алейникова еще ждет своего читателя. И – своего исследователя, – раздался голос Юры Крохина.

– Я знаю, кто вы! – гремел в стороне голос Владимира Микушевича. – Вы поэт с мировым именем!

Мы плыли с Ишкой на облаке.

– В стихах Владимира Алейникова действительно скифский дух, – доносился до нас голос Микушевича. – Я бы назвал стих Алейникова соитием стихий: стихии друг друга алчут, друг во друга проникают, но не растворяются одна в другой. Каждая из них верна себе и потому взыскует остальных!

Облако плыло над Скифией.

– Ты патриот пространства! – доносился издали голос Жени Рейна. – Ты поэт редкой группы крови!

При слове «кровь» Ишка насторожился.

А пространства было – хоть отбавляй.

Мы, на своем облаке, двигались в сторону Киммерии.

– Володя, давай пребудем тверды подобно герою данного романа. Осень – а мы все те же, – раздался голос Саши Соколова.

И прямо в руки мои – из ничего, из ниоткуда, явившись сама по себе, – легла его книга «Палисандрия».

Тут наше облако стало просто сплошным туманом.

Сон о Саше Соколове.

Я увидел себя – в Америке. Оказался я там – зачем? Не знаю. Был я совершенно один. Шел, шел, по какой-то дороге, было много поворотов, холмов, густо заросших лесом. Стемнело. Начался дождь. Я брел куда-то совсем далеко – и заблудился. Дождь усиливался. Я вымок до нитки. Наконец вышел я на какую-то большую поляну. За этой поляной виднелось большое, особняком стоящее здание. В окнах горел свет. Из темноты я двинулся вперед, прямо на свет окон. Вдруг – резкие голоса, лай овчарок, лучи карманных фонариков, направленные на меня, прямо мне в глаза. Громкий приказ: «Остановитесь!» Я остановился. Ко мне подошли какие-то неизвестные люди, с военной выправкой, в мокрых плащах, с овчарками на поводках. Овчарки злобно рычали – и так и норовили меня укусить. Я замер на месте. Посыпались вопросы: «Кто такой?» – «Почему вы здесь оказались?» И – приказным тоном: «Документы!» Я достал свой заграничный паспорт. Один из подошедших быстро пролистал его и положил к себе в карман: «Этого недостаточно!» Я сказал: «Других документов у меня нет». Высокий, плечистый человек в капюшоне спросил: «А это что?» – и показал на оттопыренную полу моей куртки. «Ах, это! – сказал я. – Это моя книга. Это стихи. Я поэт». Я достал свою книгу – и протянул ее человеку в капюшоне. Говорили мы все почему-то по-русски. Дождь уже перешел в ливень. В здании за поляной прибавилось света в окнах. «Он шпион!» – сказал один из подошедших. «Еще чего! – сказал я. – Глупости. Я поэт». Человек в капюшоне перелистывал мою книгу. Я уже совершенно отчетливо понимал, что забрел я ну совершенно не туда, что здесь не полагается находиться посторонним, что вся эта нелепая история чревата самыми серьезными для меня последствиями, да и вообще – мало ли чего эти гаврики отчебучат? Ищи-свищи тогда меня. Эх, вот незадача! Я уже начинал беспокоиться. Виду, однако, не подавал. Спокойно стоял на месте. Человек в капюшоне листал мою книгу. На одной из страниц, освещенной лучом фонарика, я увидел посвящение над стихотворением: Саше Соколову. И вдруг меня осенило. Нет, это было – озарение. «Саша Соколов!» – сказал я, обращаясь ко всем сразу. Все головы повернулись ко мне. «Саша Соколов! – сказал я. – Он старинный мой друг! Саша Соколов! Поняли? Саша Соколов!» Подошедшие переглянулись. Один из них пошел к какой-то будке – и вскоре вышел оттуда. «Ждите!» – было сказано мне. Я стоял и ждал. Минут через десять рядом со мной затормозила большая черная машина с затемненными стеклами. Из нее вышел человек в длинном, до пят, непромокаемом плаще, в низко, на самые брови, надвинутой шляпе, в кожаных перчатках. Плащ, шляпа, перчатки и ботинки у человека были черными. Все это сразу же заблестело под хлещущими сверху ливневыми струями, в лучах фонариков. Человек, вышедший из машины, быстро подошел ко мне. И я увидел, что это – Саша Соколов. «Саша!» – воскликнул я. «Володя, сколько лет, сколько зим! – откликнулся Саша. Потом спросил: – Ты как здесь оказался?» Я ответил ему: «Шел куда-то. Гулял. Или, может, бродил. Заблудился». Саша быстро сказал: «Так. Понятно. Подожди». Повернулся к людям с фонариками. Подошел к ним. Что-то им тихо сказал. Те встали перед ним навытяжку, отдали ему честь. Тут же возвратили ему мой паспорт и книгу. Саша по-военному прикоснулся ладонью к обвисшей поле шляпы. «Вы свободны!» – сказал он всем. Те развернулись и удалились по направлению к дому, видневшемуся за поляной. Саша подошел ко мне. «Поехали!» – сказал он. «Куда?» – спросил я. «Куда надо. Подальше отсюда». Мы залезли в машину, устроились вдвоем на заднем сиденье. Саша тронул рукой за плечо сидевшего впереди шофера: «Двигай!» Машина тронулась с места. Вскоре поляна и дом за ней исчезли из поля зрения. Вокруг был только ливень – и лес за ним, и холмы, и дорога, дорога, дорога. Саша отдал мне мой паспорт и книгу. Я положил их на место. Мотор урчал. В машине было тепло. Она летела куда-то вперед. А куда? Кто его знает! Наверное, так и надо. Едем – и слава богу. Вместе – и хорошо. «Ты знаешь, где ты был?» – спросил меня Саша. «Не знаю, конечно! – ответил я ему. – Понятия не имею. Шел куда-то вперед. Был дождь. А потом он сменился ливнем. Я промок. И вышел туда, на поляну. За ней увидел дом с горящими окнами. Думал, обогреюсь и отдышусь, пережду этот ливень, а там дальше двину – авось куда-нибудь, что похоже на цивилизацию, я и выберусь. Сам. Только позже». Саша с усмешкой взглянул на меня. И сказал: «Это было здание разведшколы. Тебя запросто могли задержать. Ты мог даже исчезнуть. Навсегда. На всякий случай. Все у них могло быть, поверь. Посторонних у них не терпят. Это – тайная разведшкола. Сверхсекретная. Понял теперь?» Я ответил: «Конечно, понял». Саша тут же спросил: «Как же ты догадался вызвать меня? Только это тебя и спасло!» Я ответил: «Да очень просто. По стихам. Озарение было. Вдруг увидел в книге своей посвящение – помнишь, тебе посвящал я когда-то стихи? И сказал я им просто: Саша Соколов. И все призадумались. И тогда появился ты. Остальное ты сам уже знаешь». Саша сказал: «Забудь о том, что видел». Я ответил: «Уже забыл». Саша сказал: «Я сейчас вывезу тебя подальше отсюда. Там никто тебя не найдет. Впрочем, я распорядился. Искать не будут. Так что все у нас в полном порядке». Он достал из внутреннего кармана плаща плоскую фляжку. Отвинтил крышечку: «Хочешь?» Я ответил: «Да я ведь не пью. Неужели забыл?» Подумав, Саша кратко сказал: «Да-да». Отхлебнул из фляжки. Потом завинтил симпатичную крышечку. Сунул флягу на место. Мы ехали в темноте, под ливнем, вперед. «Ну а теперь, – сказал мне Саша, – ты попадешь в спокойное место. Меня не ищи. Сам найдусь, если надо будет. О том, где ты был, ты уже забыл. И меня в этом месте не видел никогда. Это сон, понимаешь? Подари мне книгу свою!» Я достал свою книгу и отдал ее Саше: «Вот. Конечно, бери!» Саша взял мою книгу в левую руку. А правой рукой – сделал этакий плавный, кругообразный жест, – как фокусник, или, скорее, – как гипнотизер. И попали мы в свет ослепительный. А потом началось сияние. И ничего больше не было – ни машины, ни ливня, ни Саши. Я летел куда-то – в сиянии.

А потом я увидел – облако. На облаке – ждал меня Ишка. Мы летели уже на облаке, в направлении Коктебеля.