Кунимаса V. Прибытие цесаревича Николая в Токио

Врачей, состоявших на службе у Мэйдзи, к Николаю не допустили. В гостинице все ходили на цыпочках, ради покоя цесаревича экипажи и рикши к подъезду не допускались. Постояльцы и гости высаживались еще на подступах к гостинице, экипажи и коляски доставляли на гостиничную стоянку на руках. В публичных домах в течение пяти дней запретили играть на музыкальных инструментах и принимать клиентов.

Раны Николая оказались не слишком серьезными. Однако программа визита была скомкана; несмотря на настойчивые уговоры Мэйдзи, цесаревич по приказу родителей отказался от дальнейшего пребывания в стране. В российском МИДе считали, что Николаю следует все-таки посетить императорский дворец в Токио[216], но цесаревич предпочел больше не ступать на японскую землю и провел несколько дней на своем фрегате. Уже после того, как он погрузился на борт корабля, он попросил разрешения забрать с собой на память циновки, устилавшие его гостиничный номер. Номер был большим, циновок там насчитывалось 37 штук. Стандартный размер циновки – чуть более трех квадратных метров. После того как циновки доставили на «Память Азова», след их теряется.

Мэйдзи посетил Николая и на корабле. Некоторые члены японского правительства опасались, что русские выкрадут их императора, но Мэйдзи настоял на своем, сказав: русские – не варвары, и на такой поступок они не способны. Во время обеда Мэйдзи много смеялся, император и цесаревич угостили друг друга папиросами. В отличие от заядлого курильщика Николая, Мэйдзи не курил, но то была особая папироса, «папироса мира». Утешая Мэйдзи, Николай сказал, что раны – пустячные, а сумасшедшие есть везде. Никаких требований о денежной компенсации выдвинуто не было.

Поразительно: в России узнали о ранении цесаревича не из донесения российского посланника Шевича, а из перехваченных на петербургском телеграфе телеграмм нидерландского посланника Биландта, который одновременно представлял еще и шведский и датский дворы. Замечательно, что после прочтения телеграмм российский МИД приказал начальнику телеграфа задержать их в Петербурге[217]. Впрочем, перехват телеграмм был вполне «нормальной» практикой того времени. Так, японцы контролировали телеграфную связь с Кореей[218].

Полицейского, покушавшегося на цесаревича, звали Цуда Сандзо. Он родился в 1855 году в самурайской семье, его предки служили князьям Ига в качестве врачей. В 1872 году его призвали в армию, он участвовал в подавлении мятежа Сайго Такамори. С 1882 года Цуда служил в полиции. Во время стремительно проведенного следствия Цуда Сандзо показал следующее.

Он стоял на своем посту на холме Миюкияма возле выполненного в виде орудийной установки памятника воинам, погибшим во время восстания 1877 года. И тут он подумал, что тогда он был героем, а теперь он – самый обыкновенный полицейский. Кроме того, он опасался, что Николай действительно привез с собой Сайго Такамори, который, несомненно, лишит Цуда его боевых наград. Он также считал, что цесаревичу приличествовало бы начать свой визит с посещения императора в Токио. Ему показалось, что знатные путешественники не оказывают никакого почтения памятнику жертвам гражданской войны, а внимательно изучают окрестности. Поэтому он посчитал их за несомненных шпионов – многие газеты опасались, что задачей цесаревича является обнаружение уязвимых мест в обороне Великой Японской империи. Цуда хотелось убить цесаревича прямо сейчас, но он не знал, кто из двоих Николай. Потом его поставили охранять улицу, по которой высокие гости должны были возвращаться в Киото. Сандзо понял, что рискует потерять свой последний шанс, и бросился на цесаревича.

У Цуда Сандзо, как это видно из его показаний, были серьезные проблемы с психикой. От болезней в любой стране не застрахован никто. Однако формы помешательства Цуда следует признать культурно и политически обусловленными. Бывший самурай решал свои внутренние проблемы, канализируя свой комплекс в сторону иноземцев – то есть поступил в соответствии с тем, чему его учили в детстве, когда лозунг «изгнания иностранцев» пользовался особенно большой популярностью. А теперь милитаристско-националистические настроения набирали силу, почвенники торжествовали одну победу за другой.

Следует, однако, сказать, что, в отличие от первых случаев нападения на иностранцев в Японии, на сей раз людей, сочувствующих Цуда Сандзо, почти не обнаружилось. На родине полицейского, в деревне Канаяма префектуры Ямагата, сход запретил называть детей именем преступника, родственники Цуда превратились в изгоев. Раздавались призывы переименовать город Оцу, ибо теперь прежнее название было «опозорено». Специально учрежденная комиссия, в задачу которой входило получение соболезнований, насчитала около 24 тысяч писем и телеграмм. Николай получил множество подарков. Не выдержав «национального позора» и горюя о том, что Николай отказался от посещения Токио, 27-летняя Хатакэяма Юко заколола себя кинжалом перед зданием мэрии Киото. Чтобы ее посмертная поза не выглядела неприличной, она не забыла перевязать лодыжки полотенцем.

Ксенофобские настроения были в то время распространены в Японии еще достаточно широко. Но российский цесаревич прибыл в Японию по личному приглашению Мэйдзи, а это меняло дело.

18 мая цесаревичу исполнилось 23 года, на «Память Азова» прибыли с поздравлениями министр иностранных дел Аоки и принц Китасиракава. От имени Мэйдзи они преподнесли Николаю роскошный ковер в 150 квадратных метров. А уже 25 мая Цуда Сандзо на закрытом судебном процессе приговорили к пожизненному заключению, которое он был должен отбывать на Хоккайдо, который тогда нередко именовали «японской Сибирью». Он скончался подозрительно быстро – 30 сентября этого же года. По официальной версии – от воспаления легких; согласно другой – он уморил себя голодом. Следует попутно заметить, что кормили его намного лучше, чем других заключенных. Так, в его меню входил такой деликатес, как куриные яйца. На питание обычного заключенного выделялась сумма в 1 сэн (одна сотая иены) в день, а яйцо стоило целых три! Таким же малодоступным было и молоко, стакан которого тоже стоил три сэна.

Эномото Такэаки

Губернатора префектуры Сига (город Оцу относился в этой префектуре), только что назначенного на эту должность, уволили как не справившегося с обязанностями по приему высокого иностранного гостя. Подали в отставку министры иностранных и внутренних дел. На пост министра иностранных дел пришлось назначить Эномото Такэаки, известного своей «мягкостью» по отношению к России.