Парамон неопределенно пожал плечами:

— Дело твое, Савельюшка, тебе решать. А только я вот что скажу: Лизу надо выручать.

— Что же ты предлагаешь? Вооружить три десятка храпов и с ними брать Бутырку? Нет, это не выход, нужно придумать что-то понадежнее. — Савелий поднялся и нервно заходил по комнате. — Против нее собрано достаточно доказательств?

— Да, скоро будет суд. Но мне известно, что ее должны перевести в исправительную тюрьму близ Сокольников.

Савелий усмехнулся. Цель тюрьмы заключалась в том, чтобы научить узников какому-нибудь ремеслу. Глупцы, они считают, что умение грабить банки — это вовсе не профессия.

— Тут есть еще одна закавыка, — безрадостно протянул старик.

— Да говори ты, не тяни! — рассерженно произнес Савелий и, осознав свою ошибку, добавил: — Прости, не хотел.

— Ладно, чего уж там, — махнул рукой мудрый старик, — понимаю. Слушай, в исправительной тюрьме ее должны поместить в камеру, где дверь будет из титановой стали.

— Понятно, — протянул Савелий. — Значит, они бросили мне вызов и ждут, что я сам приду в тюрьму. И в какой именно камере она будет находиться?

— В этой тюрьме есть наш человек, он сказал, что ее поместят недалеко от ворот. Ее дверь будет напоминать дверцу сейфа, ни единой щелочки на поверхности. Ни взорвать, ни просверлить будет невозможно. Что скажешь, Савелий? — В голосе старика прозвучала слабая надежда.

— Они ждут, что я попаду в эту мышеловку. Но что я могу им ответить, ведь ты сам знаешь, что у меня нет лома против титановой стали. Единственное, что я могу сделать, — сдаться в руки полиции.

— Послушайте, это какое-то недоразумение, — яростно сопротивлялся Филимон. — Весь вагон знает, что у меня был билет. Я его потерял!

Филимон цеплялся за двери, ручки, но двое плечистых полицейских с унылыми физиономиями беззастенчиво выкручивали ему руки и невозмутимо волокли по проходу.

— Господа, заступитесь! Неужели вы не видите произвол властей! У меня был билет. Истинным Богом клянусь, был! — орал Филимон. — Мне надо срочно в Петербург!

Проводник — тридцатилетний мужчина с висячими пшеничными усами и черными широкими бровями, отчего его внешность выглядела почти героической, — расторопно возражал:

— Господа, тяните его к двери! Я уже предупредил машиниста, он будет ждать до тех пор, пока вы его не вышвырнете на перрон.

Проводник напоминал запорожского казака, вернувшегося с турецких берегов. Полицейские уже начинали терять терпение и звонкими затрещинами подгоняли безбилетника к выходу.

— Это форменное самоуправство! Я буду жаловаться министру!

Из купе выглядывали любопытные лица. Подслеповатый старик, нацепив монокль на левый глаз, высоким старческим фальцетом выкрикивал:

— Преступника арестовать!

— Никак ли убийцу схватили? — откликнулась ему девица в огромной белой шляпе.

— Господа, — басовито вскрикнул плотный господин в пенсне. — Это революционер!

Поднатужившись, полицейские отодрали пальцы Филимона от дверной ручки, и он, потеряв равновесие, вывалился на перрон.

Паровоз пыхнул паром, и поезд тронулся, медленно набирая скорость.

— Я заплачу за билет! — истошно вопил Филимон. — В багаже у меня осталось тридцать тысяч рублей!

— Забирай свои сокровища! — Тряхнув усами, проводник размахнулся и с силой швырнул суму вдогонку безбилетнику.

Филимон поднял сумку, невесело отряхнул перепачканные брюки ладонью и, продолжая бормотать проклятия, помахал кулаком в сторону удаляющегося поезда. Его позор видела только огромная рыжая дворняга — она подошла к сумке, осторожно втянула в себя воздух и, потеряв к его содержимому всякий интерес, заторопилась в свою сторону.

— Вы у меня еще пожалеете!

Порыв ветра опрокинул суму и потащил ее вдоль железнодорожного полотна. Филимон встрепенулся, резко распахнул суму, достал с самого дна шапку и крепко натянул ее на самые уши. А потом закинул пустую суму далеко в сторону.

Станция представляла из себя небольшой домишко, размерами не больше собачьей конуры. Из печной трубы весело валил белесый дым, что свидетельствовало о его обитаемости.

Поежившись от пронизывающего холода, Филимон заторопился к домику. На его стук долго не открывали, а потом из глубины послышалось какое-то безрадостное бормотание, очень напоминающее рык разбуженной собаки. Следом угрожающе брякнула щеколда, и Филимон увидел мужчину лет пятидесяти — судя по форменной тужурке, стрелочника. Вид его был изрядно помят, как будто по его физиономии проковылял медведь. Некоторое время он бессмысленно разглядывал гостя, видно, принимая его за очередное пьяное видение, а потом, решив, что это все-таки действительность, неопределенно буркнул:

— Чего надо?

— Погреться бы, уважаемый.

Стрелочник тупо уставился на незваного гостя, усиленно соображая, какой такой оказией занесло его на забытый богом полустанок, и не нашел ничего более, как переспросить:

— Погреться?

— Да… Я тут сошел по недоразумению.

— Куда же это ты сошел, если здесь уже лет пять как станции нет. И жилье здесь в округе за пятнадцать верст не встретишь.

— Ошибся я.

— Ну-ну… Таких ошибающихся здесь почти на каждом поезде. Без билета, наверное, ехал? Они любят в эту глухомань ссаживать.

И грохнул за собой дверью.

— Послушайте, — застучал Филимон в закрытую дверь, — не хотите пускать, не пускайте. Только ответьте мне, пожалуйста, где тут погреться можно?

За дверью что-то звякнуло. Наверняка хозяин откупоривал очередную бутылку.

— Иди по проселочной дороге. Прямо. Там завод сталелитейный увидишь. Вот в нем и погреешься, — угрюмо отозвался хозяин через закрытую дверь.

Он явно не желал делиться с незваным гостем запасом горячительного. Постояв подле закрытой двери с минуту, Филимон понял, что не стоит рассчитывать на милость, и побрел в сторону предполагаемого завода, ругая про себя и бдительного кондуктора, и полицейских, а заодно и стрелочника, отказавшего в приюте.

* * *

Стрелочник не обманул — через два часа пути показалось несколько закопченных труб, над которыми густыми ошметками клубилась копоть; рядом — небольшой рабочий поселок.

Филимон прибавил шаг и уже через пятнадцать минут был у ворот завода.

Сторож, надвинув фуражку на глаза, напоминал рекрута времен эпохи Петра Великого. Важно выслушав сбивчивый рассказ Филимона, он милостиво разрешил погреться в цеху и, заложив руки за спину, пошел осматривать свое полыхающее огнем хозяйство.

Место нашлось у доменной печи. Подступивший жар мгновенно разогнал стылую ночь; придя в себя, Филимон не без интереса созерцал расплавленный металл, который, подобно раскаленной лаве, переливался в огромные ковши.