Ефрейтор Участкин выстрелил в темноте, и приклад винтовки, ударив солдата в плечо, отбросил его на пол.

— Что же это со мной? — удивился он, подымаясь.

Но вскоре заметил, что не только он, но и другие солдаты падают после выстрела. И если поначалу многие еще стыдились своей слабоыи, то потом такие случаи сделались постоянными, и цепочка застрельщиков, тянущаяся вдоль ряда бойниц, все время ломалась. Люди стали подпирать себя различными досками и козлами, в иных казематах пионеры смастерили казарменные нары, и стрелки теперь били по врагу лежа.

— Жара… ну и баня! — жаловались люди, ползая по нарам, и тут же поедали свою порцию ячменя, тут же пили, что выдавалось пигь, тут же, отойдя в сторонку справляли нужду.

Чувство стыда уже как-то притупилось, и защитники Баязета жили теперь только одним:

— Выстоять, братцы! Только бы сдюжить с турком…

— А подмога-то идет? — спрашивал другой.

— Не будет, — ругался Потемкин. — Готовь себя к смертном} концу, а подмоги не жди, слюнявый!

— Эва, порадовал…

— Точно так, — отвечал Участкин. — Война — зверь жуткий: мы отсюда живыми не выйдем, но турка в Эривань не пустим!

— Так нам, братцы, и патронов не хватит.

— Достанем патронов. Еще раз на вылазку сходим…

— Оно конешно: дело такое — солдатское!

А поручик Карабанов умирал. Еще вчера, жалея своего сумасбродного барина, денщик Тяпаев раздобыл для него госпитального супу. Была сварена немытая конина, и вонь шла из котелка такая, что Андрей зажал нос. Но когда он поел, то ощутил такой гнусный привкус во рту, что поручику стадо дурно — он снова впал ь обморочное состояние. Первое же, что он услышал, придя в себя, это просьбу денщика — доесть остатки супа.

— Милый ты мой, — сказал поручик, — образина ты дикая, вот погоди: если выберусь отсюда — я… я озолочу гебя!

— Не надо золотить, — ответил Тяпаев. — Ты лучше по мордам не бей меня больше…

И от этой просьбы стало Карабанову еще горше. Денщик ушел, и жажда скрутила внутренности почти острой болью. Брезгливость не позволяла Андрею пить гнойную воду, и он не знал, чем утихомирить жар в теле. Карабанов понимал, что есть еще один способ. И к нему многие прибегают. Но он еще не пробовал. А сейчас попробует…

В комнате никого не было. Однако он зашел в угол, словно стыдился кого-то невидимого. Выпить эту гадость было трудно.

Карабанов решил покончить единым глотком и сразу понял, что этим способом жажды не утолить.

И отбросил от себя испоганенную кружку.

Вышел. Мутило и поташнивало от слабости.

— Какая мерзость! — простонал он, сплевывая.

Встретил Хренова: идет старик, в руке — трофейная винтовка дальнего боя, через плечо торба холщовая, как у калики перехожего, а в торбе патроны запасные.

— А ты еще не подох, дед? — спросил Карабанов.

— Куды-ы спешить, ваше благородие. Вот поясница гудит а так-то и ништо мне. Даже блондинка меня не кусает. С других — быдто крупа, так и сыпет, так и сыпет. А у меня хошь бы одна.

Инда обидно, коли делать нечего… Что ни говори, а все работа! ..

— Эх, дед, дед… Из какого дерева тебя вырубали?

Карабанов прошел мимо шатра, под которым трудились персы, спросил часового:

— Будет ли толк? Когда же вода?

— Да ночью возились. Сейчас, видать, спать легли. Стихли…

Карабанов распахнул полы палатки. Так и есть: среди разбросанных инструментов лежали персы, уже мертвые. Между ними, уходя в безводную глубину, чернела сухая глубокая скважина.

— Уходи с поста, — сказал Карабанов. — Больше тебе здесь делать нечего… Уходи! ..

Было в роду Карабановых, гордившихся родством с князем Погемкиным-Таврическим, такое стыдное предание из времен Пугачевщины… Прабабка Андрея, женщина красоты невозможной, приглянулась одному мужику-атаману, и два года он возил ее по степям да низовьям. И будто бы родила она ему сына, и был тот сын родным дедом поручика Андрея Елисеевича Карабанова. В роду от него эта скрывали, видел он только портрет своей красавицы прабабки, зверски изуродованной ревнивым прадедом, но от крепостных людей слышал эту историю не раз, и до сей поры, до «сидения» в Баязетс, он стеснялся доли мужицкой крови в своих жилах. И только сейчас ему вдруг захотелось влезть в шкуру какого-нибудь Участкина или Егорыча, чтобы вот так же бестрепетно и стойко, как и они, переносить все тяготы осадной жизни…

На дворе, кольцом извиваясь вокруг бассейна, стояла длинная шеренга людей.

— Вы чего тут собрались? — спросил он.

— Очередь, ваше благородие.

— За чем очередь?

— На фильтр…

— Куда-а? — не понял Андрей.

— Да вот, — объяснили ему, — живодеры наши, говорят, по кружке чистой воды давать станут!

— Кто последний? — спросил Карабанов.

— Идите уж… мы пропустим.

— Нет, — ответил Андрей, — я выстою вместе с вами! ..

8

Они стояли возле стеньг.

— Мне пришла мысль тогда, — сказал Некрасов, — заменить синус мнимым его выражением. Вот так… Тогда можно представить себе, что подынтегральная величина происходит от интегрирования известной функции бэ, дающей вот такой результат…

— Я вас понял, — ответил Клюгенау и отобрал из пальцев штабс-капитана кусок розовой штукатурки. — Тогда: минус бэ-икс, деленное на икс, между пределами от плюс а до минус бэ… Здесь я впишу так. Дифференцируя, мы получим…

Ватнин крикнул им с крыши:

— Вы что, не слышите? Подобьют вас, умников, турки…

К ним подошел Сивицкий:

— Нет ли у вас, господа, закурить?

— Нету, Александр Борисович. Спросите у казаков.

— И у них нету. Вот беда…

— Может, у нашего хана?

— Нет уж. Благодарю покорно. Лучше портянку изрублю к табак и выкурю…

К врачу, шатаясь, словно тень, приблизился солдат.

— Э! — сказал он, показывая ему белый язык.

— Большая лопата. Иди, братец.

Но солдат не уходил.

— Э! Э! — говорил он.

— Так чего тебе надо?

— Э! ..

— Ну, ладно. Так и быть. Скажи, что я велел. Три ложки воды пусть даст госпожа Хвощинская.

Солдат ушел.

— Вот и все время так… Эй, эй! — окликнул врач одного солдата. — У тебя курить не найдется?

— Откуда? — спросил солдат.

— Да, тяжело…

Отец Герасим, босой, в рваной солдатской рубахе, пробежал мимо, неся в руке кусок яркого мяса.