знала, что перестанешь, — горько отозвался Юлиан. — О, вы все обманщицы! Вы все…

Карлинский замолчал, видя, что Поля закрыла глаза и заплакала, не говоря уже ни слова и равнодушная ко всему, даже к упрекам. Эти слезы воодушевили его надеждой. Он схватил руку девушки и почувствовал, что она задрожала, вырываясь от него.

— Поля! Бесцененная моя! Ангел! Прошу, умоляю тебя, скажи мне, что с тобою… Испытываешь ты меня или уже не любишь?..

— Не люблю! — произнесла несчастная, напрягая все свои силы. — Не люблю!.. Мы оба ошиблись… Я не умею быть постоянной… ты тоже скоро забудешь меня… Нам осталось одно прошедшее… забудем, чем мы были друг для друга… О, только одного я прошу у тебя: не презирай и не проклинай меня! Будь сколько-нибудь милостив и сострадателен ко мне, добрый Юлиан! За то и Бог будет к тебе милостив.

С этими словами, совершенно непонятными для Карлинского, Поля вырвала у него свою руку и убежала. Юлиан остался на месте, как окаменелый.

Стоявший вдали президент был немым свидетелем всей этой сцены. Когда Поля ушла, он, увидя, что племянник его в бессилии упал на скамейку, тихо подошел к нему, сел рядом и спросил:

— Что с тобою? Ты нездоров?

— Нет!..

— Так ты скучаешь?.. Это неизбежная болезнь горячей молодости — больше ничего. Тебе необходимо освежиться, рассеяться.

Юлиан отрицательно покачал головой.

— Я, собственно, пришел сообщить тебе превосходный план прогулки, — продолжал президент. — Я сам хотел быть твоим товарищем, поедем вместе…

— Куда?

— Увидишь… По двум причинам тебе необходимо думать о женитьбе: во-первых, твой характер требует этого, во-вторых, состояние…

— Но я не могу жениться, не любя! — воскликнул раздраженный Юлиан.

— Женись, полюбя кого-нибудь, это, конечно, важное условие, — подхватил дядя. — Но, чтобы найти жену, нужно поискать. А так как тебе необходимо жениться на богатой, то и поедем искать приличной партии…

— На богатой ли, на бедной ли… но я не хочу! — вскричал Юлиан, выходя из терпения. — Я не хочу смотреть на брак, как на торговлю…

— И я также, — хладнокровно подтвердил президент. — Наконец, если тебе хочется быть бедным и жениться на нищей, можешь поступать, как тебе угодно. Только в подобном случае ты должен серьезнее представить себе, что ожидает тебя.

— А что, труды?

— Кроме того, строгая бережливость и совершенная перемена жизни… Тебе необходимо будет отречься от довольства, к которому ты привык, от того образа жизни, какой ведешь с детства, и приноровиться к новому положению… Я высчитал, милый мой, что, выделив свою часть Карлина, ты получишь около четырех сот душ, имение заложено, кроме того, на нем есть частные долги. При самых счастливых обстоятельствах и деятельном хозяйстве, такое имение принесет тебе доходу не больше тридцати тысяч золотых. Из них больше половины съедят проценты, и тебе останется на житье около тринадцати тысяч. Конечно, можно прожить с такими деньгами, но, кажется, до сих пор ты на одни сигары тратил до тысячи рублей в год… Далее, ты любишь лошадей… портной ежегодно стоит тебе до пяти тысяч… Теперь видишь, что тебе придется слишком ограничивать свои привычки.

Юлиан слушал рассеянно, впрочем, понял слова дяди, беспокойно взглянул на него и не мог сказать ни слова. Президент продолжал:

— Бедность бывает привлекательна только в книгах — так точно, как самые простые и разоренные хижины прекрасны только на картинах фламандской школы, в них никогда не согласится жить даже и тот, кто рисовал их. Надо слишком закалить себя, чтобы устоять под железной рукой бедности, не испортиться и не сделаться существом обыкновенным, раздражительным, прозаическим… Правда, есть люди, умеющие с необыкновенной силой устоять в подобной перемене судьбы, но они редки… и ни ты, ни я не принадлежим к числу их.

— Потому что мы испорчены, милый дядюшка.

— Да… испорчены, непременно! — подтвердил президент. — Но чертовски трудно исправиться, по крайней мере, я уж вовсе не думаю переменять себя… Ты — как хочешь. Прежде всего хотелось бы мне видеть тебя спокойным и счастливым… Я, как ты видишь, не нападаю на тебя, не приказываю, а только прошу серьезнее подумать о будущем и позволить мне вместе с тобою попытать счастья… Я не думаю, чтобы ты был уже влюблен… и потому, как молодой человек, сознающий потребность любви… кто знает? Может быть, ты и заинтересуешь одну из тех панн, которых я хочу тебе посватать… Сделаем маленькую прогулку к соседям… а?

— Очень рад, — отвечал Юлиан, — но…

— К чему это но? Ведь я не отнимаю от тебя свободы, поступай, как хочешь. Визит ни к чему не обязывает…

На другой день президент и Юлиан сидели в карете. Карлинский еще до сих пор не знал, куда они едут — для него это было все равно: равнодушный — он позволял везти себя куда угодно и даже не спрашивал об этом. Но когда они проехали полмили, президент приказал поворотить в местечко Ситково.

— А, к Гиреевичам! — воскликнул Юлиан, пробуждаясь из задумчивости.

— Да, — с улыбкой отвечал дядя, — к графу Юрию Кара-Хану Гиреевичу… Правда, личность смешная, дом смешной, претензий множество, но как бы то ни было, он носит титул австрийский, воспитан не хуже других, тщеславен больше других… и, что важнее всего, имеет единственную дочь и несколько миллионов наличными деньгами…

— Скучные люди!

— Только смешные… это немножко лучше! — перебил президент. — Мы досыта наслушаемся музыки, наглядимся редкостей, щегольски пообедаем, ты увидишь панну — и мы возвратимся с запасом смеху на целый месяц… Но что касается богатства, — прибавил президент, — то имение огромное, капиталы в банках, хозяйство великолепное, долгов ни гроша… Притом, Ситково только в двух милях от Карлина, и фольварки даже граничат между собою… Откровенно скажу тебе, что Господь Бог как будто нарочно создал панну Зенобию Гиреевич для одного из Карлинских!

Юлиан вздрогнул.

— Помни, что я никогда не буду ни уговаривать, ни принуждать тебя, поступай, как хочешь… Я вздохну, но предоставлю тебе полную свободу… Только не очень скучай там… Мне не хочется поселить в Ситкове мысли, что я против воли затащил тебя… Тебе ничего не стоит быть немного повеселее!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Гиреевичи не принадлежали к древней шляхетской аристократии нашего края. Но в аристократии всех народов есть одно общее свойство: она легко пересаживается с одного места на другое, и ее везде принимают с охотою. Так, например, в Италии есть Понятовские, которые считаются там природными жителями, а у нас встречается много немцев, итальянцев, французов и шведов, уже вполне освоившихся с нашим отечеством и принадлежащих к нашей аристократии. Наши паны привыкли производить