Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нарцисса опустила под стол руку и снова погладила колено Хореса.
— Я так рада, что ты вернулся, Хорри.
Он быстро взглянул на нее, и облачко исчезло с его лица так же внезапно, как и появилось, а дух его, подобно пловцу в спокойном море, медленно погрузился в безмятежную неизменность ее любви.
Он был адвокатом — главным образом из уважения к семейной традиции и, хотя отнюдь не питал особой склонности к юриспруденции, если не считать любви к печатному слову, к местам, где хранятся книги, думал о возвращении в свою затхлую контору с оттенком… не столько нетерпения, сколько глубоко укоренившейся покорности и даже почти удовольствия. Смысл мира. Дни, неизменные как встарь, быть может, без порывов, но и без катастроф. Этого не видишь, не ощущаешь — разве что на большом расстоянии. Светлячки еще не появились, и по обе стороны аллеи вытекала на улицу сплошная полоса виргинских можжевельников, словно изгибающаяся черная волна с уходящими в небо резными гребешками. Свет падая из окна на веранду и на клумбу с каннами, стойкими как бронза — вот уж в чем нет ни тени хрупкости, свойственной цветку, — а в комнате слышалось невнятное монотонное бормотание тетушки Сэлли. Нарцисса тоже была там — она сидела возле лампы с книгой, и от всего ее существа веяло неизменным покоем, он наполнял комнату, словно запах жасмина, — сидела и смотрела на дверь, через которую вышел Хорее, а он со своей нераскуренною трубкой стоял на веранде, овеваемый терпкою прохладой можжевельников, словно дыханием какого-то неведомого живого существа.
«Смысл мира», — еще раз произнес он про себя, задумчиво роняя два этих слова в прохладный колокольчик тишины, куда он наконец возвратился опять, и слушая, как они медленно замирают в пространстве, подобно прозрачному и чистому звону от удара серебра о хрусталь.
— Как поживает Белл? — спросил он в первый же вечер по приезда.
— У них все хорошо, — отвечала Нарцисса. — Они купили новый автомобиль.
— Вот как, — рассеянно заметил Хорее. — По крайней мере хоть какая-нибудь польза от войны.
Тетушка Сэлли наконец оставила их наедине и потихоньку проковыляла к себе в спальню. Хорее с наслаждением вытянул ноги в саржевых брюках, перестал чиркать спичками, тщетно пытаясь раскурить свою упрямую трубку, и устремил взор на сестру, которая сидела, склонен темноволосую голову над раскрытым на коленях журналом, как бы отгородившись ото всего мелкого и преходящего. Ее волосы, гладкие, словно крылья отдыхающей птицы, двумя безмятежными воронеными волнами вливались в низкий простой узел на затылке.
— Белл совершенно не способна писать письма, — сказал он, — Как все женщины.
Не поднимая головы, она пер’евернула страницу.
— Ты часто ей писал?
— А почему? Они отлично понимают, что письма годятся лишь на то, чтобы служить мостками, соединяющими интервалы между поступками — как интерлюдии в пьесах Шекспира, — рассеянно продолжал он. — Ты знаешь хоть одну женщину, которая читала бы Шекспира, не пропуская интерлюдий? Шекспир и сам это знал, и потому женщин у него в интерлюдиях нет. Пускай себе мужчины перебрасываются напыщенными словесами — женщины будут в это время мыть за кулисами посуду и укладывать спать детей.
— Я не знаю ни одной женщины, которая вообще читала бы Шекспира, — поправила его Нарцисса. — Он слишком много говорит.
Хорее встал и погладил ее по темным волосам.
— О, глубина, — сказал он. — Всю, всю мудрость к одной лишь фразе ты свела и меряешь свой пол по высоте звезды.
— Да, они его не читают, — повторила она, поднимая голову.
— Не читают? Почему?
Он чиркнул еще одной спичкой и поднес ее к трубке, глядя на сестру сквозь сложенные чашечкой ладони, серьезно и с напряженным вниманием, как устремленная в полет птица.
— Твои Арлены и Сабатини[76] тоже много говорят, а уж больше говорить, и тому же с таким трудом, как старик Драйзер[77], вообще никто никогда не ухитрялся.
— Но у них есть тайны, — пояснила она, — а у Шекспира тайн нет. Он говорит все.
— Понятно. Шекспиру не хватало сдержанности и такта. Иначе говоря, он не был джентльменом.
— Да… Пожалуй, это я и хотела сказать.
— Итак, чтобы быть джентльменом, надо иметь тайны.
— Ах, ты меня утомляешь.
Она снова начала читать, а он сел рядом с нею на диван и, взяв ее руку, принялся гладить ею свою щеку и растрепанные волосы.
— Это похоже на прогулку по саду в сумерках, — сказал он. — Все цветы стоят на своих местах, в ночных сорочках и причесанные на ночь, но все они хорошо тебе знакомы. Поэтому ты их не тревожишь, а просто проходишь дальше, но иной раз останавливаешься, переворачиваешь какой-нибудь листок, которого ты раньше не заметил, — быть может, под ним окажется фиалка, колокольчик или светлячок, а быть может, всего-навсего другой листок или травинка. Но всегда будет капелька росы.
Он продолжал гладить ее рукою свое лицо. Другой рукой она медленно листала журнал, слушая его с невозмутимой и ласковой отчужденностью.
— Ты часто писал Белл? — снова спросила она. — Что ты ей писал?
— Я писал ей то, что ей хотелось прочитать. Все то, что женщины хотят видеть в письмах. Люди ведь и в самом деле имеют право хотя бы на половину того, что, по их мнению, им причитается.
— Что же ты ей все-таки писал? — настойчиво спрашивала Нарцисса, медленно переворачивая страницы, а рука ее, покорно следуя его движениям, продолжала гладить его по лицу.
— Я писал ей, что я несчастлив. Возможно, так оно и было, — добавил он.