Скоро мы с ним перешли на ты. Его звали Густав.

Поскольку Харалд с Густавом, в конце концов, пришли к выводу, что у меня вряд ли была возможность отравить Манфреда, мы начали игру в Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Сначала исключили из списка потенциальных убийц Марту, а потом, после некоторого колебания, и Рамселиуса.

— Никогда нельзя быть уверенным на все сто процентов, — сказал Густав, и вид у него был такой, словно это относилось и ко мне. — Но мотивов убийства я в данном случае найти не могу.

— Это верно, — согласился я. — Трудно поверить, что Юхан начнет истреблять всех неверных, проповедуя огнем и мечом свою методику.

Я предложил исключить из числа подозреваемых и Германа. Насколько мне было известно, у него тоже не было причин убивать Манфреда. Однако Харалд с Бюгденом стали протестовать.

— Пусть мы не знаем причин, которые могли побудить его совершить убийство, — сказал Густав. — Но он явно имел возможность убить Манфреда. Ведь Хофштедтер дольше всех сидел рядом с Лундбергом.

Я сказал, что это не слишком убедительно.

— Допустим, Хофштедтер и Лундберг беседуют, — продолжал Густав. — Обсуждают чрезвычайно интересный для Хофштедтера вопрос. Он много курит. Я заметил, что пепельницы в «Альме» стоят почти на середине стола. Предположим, Хофштедтер протягивает руку к пепельнице через поднос Лундберга, а Лундберг в это время говорит о чем-то таком, что Хофштедтер слушает с величайшим интересом.

Бюгден сделал многозначительную паузу и пыхнул трубкой.

— Хороший следователь всегда заметит то, на что остальные не обратят внимания, — с оттенком превосходства заявил он. — Такова профессия. Я часто наблюдал, как у людей, захваченных какой-нибудь идеей, рука, начавшая движение, вдруг повисает в воздухе. Это известно каждому, хотя никто не раздумывает над этим специально. Поэтому такое незаконченное движение руки не покажется подозрительным. Это воспринимается как нечто совершенно естественное.

— Да, разумеется, — согласился я, — но…

— Густав хочет сказать, — вмешался Харалд, — что, не вызывая никаких подозрений, любой злоумышленник может, потянувшись, скажем, к пепельнице, задержать руку в любой удобной для себя позе.

Бюгден кивнул.

— По-моему, тут сильная натяжка, — возразил я. — Ну, посудите сами: смерть Манфреда может расстроить все планы Германа. Ведь Манфред должен был замолвить за Германа словечко на факультете, чтобы ему разрешили исполнять обязанности профессора вместо Левинсона.

— Это Хофштедтер утверждает, что Манфред должен был замолвить за него словечко, — заявил Бюгден. — Никогда нельзя верить на слово. А мы еще не проверили показаний Хофштедтера.

— Едва ли он решился бы, — возразил я. — А как насчет Хилдинга Улина? Вы верите, что в тот день он был в сапогах?

— Пока это ничем не подтверждается, — вздохнул Харалд. — Улин всегда оставляет одежду в своем кабинете.

— Все остальные были в галошах, — сказал Бюгден. — Однако с метками были только галоши Рамселиуса, то есть лундберговские, и галоши Эрнста. Мы ничего не знаем о том, как все это произошло во вторник. И нам многое придется уточнить и проверить. Начнем завтра же утром. Кстати, какой размер ты носишь?

Я чуть не поперхнулся.

— Я? Сорок первый. А что?

Бюгден расхохотался.

— Ничего. Просто спросил.

Густав Бюгден не был полуночником. Он поблагодарил и откланялся. Харалд последовал его примеру. Он жил в старом районе на Бломгатан. Я решил его немного проводить и тотчас раскаялся. Едва мы вышли на улицу, снова повалил снег, подул сильный холодный ветер. Возле инфекционной больницы я понял, что дальше идти не рискну. Харалд пожелал мне доброй ночи и пересек продуваемую ветром Рекарберге. Я зашагал назад вдоль кладбищенской стены, а потом повернул направо. Вдруг на кладбище кто-то заорал дурным голосом. Мне стало жутко, но тут же я сообразил, что это сова.

Дойдя до Йернбругатан, я опять остановился. Передо мной высились крыши Кампхаве. Я был почти дома, но нерешительно топтался посреди улицы. Биргит давно ушла к себе и легла спать. Она не любила поздних гулянок и наверняка была в дурном настроении. Между тем ветер немного стих, видимо, уже выдохся. Снег тоже почти перестал. Часы на семинарии пробили без четверти десять, за ними стали бить часы на кафедральном соборе. Я решил немного пройтись и направился по аллее к Английскому парку.

Вдали я увидел две фигуры. Они шли мне навстречу. Похоже, какой-то студент со своей девушкой. Они шли не под руку. Кажется, он обнимал ее за плечи, а она его — за талию. Впрочем, было темно, и я с трудом различал их силуэты. Они свернули на Гропгрэнд. Почему-то мне показалось, что я их знаю.

Не торопясь, я гулял по парку, по аллее, которая, если ее продолжить, уперлась бы в заднюю стену «Каролины». Вдруг я увидел, как на Тунбергсвейен по тротуару идет мужчина. Он шел очень быстро и легко. Я сразу его узнал. Это было как раз то, что мне нужно, — знакомый, который сможет пригласить меня на стакан грога.

— Эрик! — закричал я.

Остановившись, Эрик посмотрел в мою сторону. Снег, который сыпался мне на спину, хлестал его по лицу. Очевидно, до того момента, как я его окликнул, он меня не видел. Я подошел.

— А, это ты, Эрнст? — смущенно протянул он. — Сначала мне показалось, что это отец.

— Неужели ты гуляешь в такую погоду? — спросил я.

— Как видишь.

— Ты домой?

— Еще не знаю, — уклончиво ответил он и беспокойно осмотрелся.

— Если ты ничего не имеешь против, я составлю тебе компанию, — предложил я. — Я собирался пройтись вокруг «Каролины» и идти домой.

— Конечно, я ничего не имею против, — ответил он. — И буду только рад.

Мы зашагали по Тунбергсвейен в сторону Стокгольмсвейен. Внезапно он улыбнулся, как улыбается школьник, застигнутый с сигаретой в зубах.

— Видишь ли, — начал он, — у меня свидание с одной дамой…

— Прости, пожалуйста, — вырвалось у меня. — Я просто не подумал. Не обращай на меня внимания…

Мы дошли до Стокгольмсвейен. Возле «Каролины» было пусто, если не считать легковой машины, небрежно поставленной у тротуара. Это была белая «Джульетта». Мимо нас прогромыхал автобус и стал взбираться на Каролинабакен. Эрик по-прежнему шел рядом со мной к подъезду, ведущему в «Каролину».

— Теперь это уже не имеет значения, — сказал он.

— Почему?

— Она не пришла.

Мы молча сделали еще несколько шагов. Вдруг он остановился, показал на белую «Джульетту» и выругался:

— Черт побери! Ведь это машина Йосты!

— Конечно, — подтвердил я. — Он меня подвозил на ней во вторник. Раньше у него был «сааб», но перед самым Рождеством он его продал.