Республика больше не могла платить за оружие золотом и твердой валютой[816]: к началу 1938 года ее золотые счета в Париже и Москве оказались почти исчерпаны[817], и в апреле Негрин начал продавать США серебро Банка Испании. Правительство в Бургосе гневно протестовало, подрядив в качестве своего адвоката Джона Фостера Даллеса (впоследствии – госсекретарь США при Эйзенхауэре), но это ничего не дало: 29 апреля министр финансов Франсиско Мендес Аспе подписал официальное разрешение[818].

Летом правительство установило правила реквизиции драгоценных камней и металлов и конфискации собственности «отъявленных врагов Республики» для последующей перепродажи. Продажа серебра, драгоценностей и прочего имущества принесла 31 млн долларов, при этом республика расходовала 27 млн долларов в месяц, не считая оплаты советских поставок оружия[819].

Единственная надежда заключалась в новых просьбах к Советскому Союзу: в марте республика получила кредит в 70 миллионов долларов, о котором договорился еще осенью в Москве Паскуа[820], под 3 процента годовых, с уплатой половины долга золотом, которое пришлось во второй раз отправлять в СССР. Последовала просьба об очередном кредите, в этот раз на 85 млн долларов, главная цель которого была в приобретении советского оружия. Ответа на этот запрос пришлось ждать очень долго, пока не стало слишком поздно.

Многие запросы республиканского правительства о военной помощи Сталин попросту игнорировал. В очередной раз это произошло весной 1938 года, когда ситуация особенно обострилась. «Я передал просьбу Негрина о помощи в соответствующую инстанцию (политбюро), – писал Литвинов 29 апреля Марченко, советскому поверенному в делах в Испании, – но решение пока не принято»[821]. Наконец, 7 августа Литвинов написал Марченко в Барселону: «Пока что решений по запросам испанпра (испанского правительства) не принято. Полагаю, причина задержки в том, что ответ будет отрицательный»[822]. Кое-какие поставки оружия продолжались, но Сталин утратил интерес к Испании из-за положения в Европе и на Дальнем Востоке. Было совершенно ясно, что республиканское правительство ждет поражение, и у него имелись другие приоритеты.

Кроме огромных расходов на импорт оружия, республике приходилось покупать нефть, всевозможное оборудование и материалы, а после потери сельскохозяйственных районов Арагона – еще и продовольствие. Основу рациона в республиканской зоне теперь составляли нут и чечевица из Мексики. Повсюду наблюдались перебои с продовольствием, а Барселоне, помимо этого, приходилось справляться с потоком беженцев из Арагона, добавившихся к тем, кто на прежних этапах войны бежал из Андалусии, Эстремадуры и Кастилии; всего беженцев теперь насчитывался миллион человек[823].

Сцены, когда крестьяне из арагонских коллективов пригоняли свой скот и привозили на телегах весь свой утлый скарб, были еще более тяжелыми, чем в Мадриде осенью 1936 года. Очереди за продовольствием стали длиннее, чем когда-либо прежде, женщины гибли и получали увечья во время бомбежек, потому что не хотели терять места в очередях. Ежедневные пайки – 150 г риса, бобов или, что чаще, чечевицы («таблеточек доктора Негрина») – не спасали от витаминного и белкового голодания тех, кто не мог позволить себе покупок по ценам черного рынка. Дети, особенно растущее число военных сирот (по данным квакеров, в одной Барселоне их скопилось 25 тысяч), болели рахитом. В 1938 году удвоилась смертность детей и стариков[824].

Местное население противопоставляло кризису свою привычную находчивость. На балконах Барселоны держали кур и кроликов, и город будили на заре петушиные крики. В горшках, а также на газонах по всему городу выращивали овощи. Во всем городе исчезли голуби, попав в кастрюли, та же участь постигла кошек, чье мясо продавалось под видом крольчатины. Вместо картошки резали и жарили апельсиновую кожуру, сушеные салатные листья заменяли табак, но результат всего этого был мизерный[825]. Матери вставали до рассвета и брели по двадцать километров до окрестных ферм в надежде обменять хоть что-нибудь на еду.

При этом политики и крупное чиновничество не слишком теряли в весе, и банкет в честь Негрина в Барселоне вызвал волну гневного возмущения. В целом войска кормили гораздо лучше гражданского населения, что не мешало бойцам с горечью наблюдать, как бедствуют их семьи. Поэтому они остро реагировали на скандалы в связи с хищениями штабными и снабженцами горючего, съестного и всего прочего для последующей перепродажи на черном рынке.

Барселона, и так страдавшая от всевозможных лишений, к тому же подвергалась непрерывным бомбежкам итальянской авиации. В феврале 1937 года город бомбардировал итальянский военный флот, а с марта город взялись утюжить эскадрильи самолетов, поднимавшиеся с Майорки. Самые страшные налеты произошли 29 мая и 1 октября. В 1938 году налеты стали еще более концентрированными – в январе бомбы падали на гавань и на окружающие кварталы, вселяя ужас в гражданское население. Чиано возбуждали рапорты о разрушениях, которые он называл «фантастически устрашающими»[826].

В ответ на эти налеты республиканская авиация обрушила бомбы на города националистов, где погибло несколько десятков человек[827]. Предпринимались дипломатические попытки положить конец взаимным бомбежкам. Республиканцы прекратили налеты, когда помощь предложил Иден – как позднее выяснилось, британцы ничего не собирались предпринимать. Муссолини прервал бомбардировки в феврале, когда был пик его недовольства националистами, отказывавшими Итальянскому экспедиционному корпусу в должном уровне славы в сражении за Теруэль. Но потом, в ходе продвижения к морю, дуче, не предупреждая Франко, возобновил налеты, причем еще более интенсивные, чем прежде[828]. Чиано отмечал: «По мнению Муссолини, эти воздушные рейды – замечательный способ сломить боевой дух красных»[829].