Рассвело как раз в тот момент, когда мы вышли к железной дороге. Вуд, Али и командиры, двигавшиеся теперь впереди, чтобы разведывать путь, развлекались обрезанием телеграфных проводов, попадавшихся во многих местах на нашем пути. Прошлой ночью мы перешли через линию перед тем, как взорвали мост в Тель-эль‑Шехабе, отрезав таким образом Палестину от Дамаска, а теперь лишали телеграфной связи Медину после всех пережитых мучений и опасностей. По-прежнему сотрясавший воздух справа от нас гром пушек Алленби был горьким аккомпанементом нашей неудачи.

Вставал серый рассвет, предвещая такой же серый моросящий дождь, который не замедлил и разразиться, – мягкий и безнадежный, будто смеявшийся над нашими верблюдами, на разбитых ногах тащившимися к Абу-Саване. На закате мы добрались до длинного водоема, и там те, кто оставался в ожидании нашего возвращения, с интересом подробно расспрашивали нас о нашей неудаче. Мы были глупцами, буквально все в равной степени, и поэтому бессмысленно было злиться и раздражаться. Ахмед и Авад снова подрались, юный Мустафа отказался варить рис, Фаррадж и Дауд лупили его, пока он не расплакался. Были избиты двое из слуг Али, и ни один из нас или из них не обратил на это ни малейшего внимания. Мы болезненно переживали провал рейда, наши тела были изнурены почти стомильным походом по отвратительной местности в отвратительных условиях, от заката до заката, без привала и без еды.

Нашей очередной заботой становилось продовольствие, и мы под холодным дождем держали совет о том, что нужно сделать для облегчения положения. Из Азрака мы доставили трехдневный рацион, что отняло у нас время до ночи, но вернуться с пустыми руками мы не могли. Племя бени сахр хотело славы, а серахины были осуждены за бесчестье слишком поздно, чтобы отказаться от нового опасного похода. В нашем резерве оставался всего один тридцатифунтовый мешок динамита, и Али ибн Хусейн, наслышанный о делах под Мааном и такой же араб, как все они, сказал: «Давайте взорвем какой-нибудь поезд». Эти слова были подхвачены со всеобщей радостью, и все взоры обратились ко мне, но я не мог немедленно разделить их надежд.

Взрывание поездов было предметом точной науки, эти акции требовали обдуманных действий достаточно укомплектованного отряда, с пулеметами на огневых позициях. Без тщательной подготовки это грозило осложнениями. На этот раз трудность состояла в том, что имевшиеся у нас пулеметчики были индусами, которые хотя и славные ребята, но в условиях холода и голода превращались каждый в полчеловека. Я не мог втянуть их в операцию, которая могла бы занять целую неделю, не обеспечив их достаточным рационом. Вынудить голодать арабов было бы не так жестоко, они не умерли бы от нескольких дней поста и могли бы так же хорошо драться с пустыми желудками, а в самом крайнем случае закалывали на мясо ездовых верблюдов. Индусы же, которые тоже были мусульманами, наотрез отказывались есть верблюжатину.

Я разъяснил всем эти тонкости, связанные с пищей. Али тут же заявил, что от меня требуется лишь взорвать поезд, предоставив ему с его арабами сделать все, что будет в их силах, без поддержки пулеметов. Поскольку в этом не отличавшемся повышенной бдительностью районе, который охранял лишь немногочисленный отряд резервистов, мы вполне могли бы поднять в воздух товарный поезд с гражданскими людьми, я согласился рискнуть. Это решение было встречено аплодисментами, после чего мы уселись в круг, чтобы покончить с остававшейся едой за очень поздним и холодным ужином (дрова под дождем промокли, и развести костер было невозможно). Наши сердца грела надежда на успех в операции.

Разочарованными остались лишь индусы, признанные арабами непригодными к участию в операции. На рассвете они отправились в Азрак. Больно было видеть то, как они переживали это, ведь они пошли со мною в надежде оказаться в реальной военной ситуации. Они впервые увидели перед собой мост, который нужно было взорвать, и вот теперь теряли маячивший в перспективе поезд. Чтобы смягчить удар по их гордости, я попросил Вуда сопровождать их в Азрак. Вуд согласился, правда не без возражений, но это оказалось мудрым решением для него самого, так как беспокоившее его болезненное состояние усугубилось и стало все больше походить на явные симптомы пневмонии.

Мы – а нас оставалось каких-нибудь шестьдесят человек – отправились обратно к железной дороге. Никто не знал этих мест, поэтому я повел отряд к Минифиру, где мы вместе с Заалем весной произвели большие разрушения. Вогнутый гребень на вершине горы был одновременно превосходным наблюдательным пунктом, местом для лагеря, пастбищем для верблюдов и путем для отхода. Мы расположились там на старом месте еще до захода солнца, поеживаясь от холода и осматривая огромную равнину, протянувшуюся, словно лист географической карты, до закрытых облаками вершин Джебель-Друза, где сквозь завесу дождя виднелись, как чернильные пятна, Ум и Джемаль и их деревни.

Едва стало смеркаться, как мы пошли вниз, чтобы заложить мину. Самым подходящим для этого местом казалась все та же, теперь восстановленная, дренажная труба на 172‑м километре дороги. Когда мы подошли к ней, послышался грохот колес, и в сгущавшемся мраке из тумана с северной стороны внезапно показался поезд, всего в двухстах ярдах от нас. Мы нырнули под длинную арку и слушали, как он прокатился над нашими головами. Нам было досадно, что пропустили этот поезд, но, когда все стихло, принялись закапывать заряд. Вечер был очень холодным, и долину заливали потоки дождя.

Четырехметровая арка была облицована добротной каменной кладкой и нависала над кремнистым руслом потока, стекавшего с той самой вершины, на которой мы недавно находились. Зимние дожди прорыли здесь узкий извилистый канал глубиной в четыре фута, послуживший для нас прекрасным подходом на расстояние в три сотни ярдов до линии. Там овраг расширялся и доходил прямо до дренажной трубы, которую было хорошо видно с рельсового пути. Мы тщательно замаскировали взрывчатку над аркой, закопав ее глубже, чем обычно, под шпалу, чтобы патруль не почувствовал под ногами более рыхлое место. Провода мы провели вниз по насыпи в кремнистое русло потока, где легко их замаскировали, и дальше – насколько хватило их длины. К сожалению, проводов хватило всего на шестьдесят ярдов, потому что в Египте были затруднения с изолированным кабелем и при снаряжении нашей экспедиции больше получить нам не удалось. Этого было вполне достаточно для подрыва моста, но мало – для поезда. Провода кончились у какого-то небольшого куста высотой дюймов в десять, росшего на береговой кромке ручья, и мы прикопали их рядом с этой очень удобной вехой. Оставить здесь, как это делалось всегда, присоединенную к ним подрывную машинку было невозможно, поскольку это место явно бросалось в глаза постоянно проходившему здесь патрулю.

Из-за глубокой грязи минирование отняло больше времени, чем обычно, и мы покончили с ним перед самым рассветом. Я ждал под насквозь продуваемой ветром аркой, пока рассветет, промокший и унылый, а затем прошел по всей зоне нашей работы, потратив еще полчаса на удаление всех следов, маскируя их опавшими листьями и высохшей травой и поливая потревоженную грязь дождевой водой из ближайшей неглубокой лужи. Едва я успел сделать это, как мне помахали, предупреждая о том, что приближается первый патруль. Я быстро отошел и присоединился к остальным, находившимся в укрытиях, заранее подготовленных вдоль ручья и его ответвлений с каждой стороны. Поезд приближался с севера. Подрывная машинка была в руках у долговязого невольника Фейсаля Хамуда, но прежде чем он дошел до меня, на большой скорости приблизился короткий поезд из четырех товарных вагонов. Проливной дождь над равниной и утренний туман скрыли поезд от глаз наших наблюдателей, которые заметили его слишком поздно. Эта вторая неудача раздосадовала нас еще больше, и Али стал поговаривать о том, что ничего путного из этого рейда не получится. Такая настроенность грозила перерасти в убежденность, что явно не способствовало осуществлению наших планов, поэтому, чтобы отвлечь внимание своих людей, я предложил выдвинуть наблюдательные посты далеко вперед: один в развалины на северной стороне, другой к большой пирамиде на южном гребне.