Андрей остановился, и пока Тоня догоняла, он все издевался над ее приобретением, которое она таскала целый день и собиралась везти в такую даль.

Когда подъем кончился, Тоня оглянулась и увидела костры, высокие, ярко-красные, бросающие длинные отсветы на рябую воду. Сразу вспомнились родная деревня и речка по имени Корежечна. Вспомнила, как после первых уроков географии она загорелась отыскать свою речку на карте, разложенной на полу, старенькой, протертой на изгибах до марли и с разодранными верхними углами, так что дырки от гвоздей отступали от краев на две ее ладошки. Вспомнила, как ползала по карте битый час и не нашла ни Корежечны, ни районного центра, как расстроилась тогда двенадцатилетняя дурочка, как обиделась на свою деревню, на мать и отца, с которыми она жила в этой деревне, не нанесенной на карту. А деревня стояла на высоком берегу, и внизу текла красивая речка с песчаным дном. Летом, а особенно с появлением новой картошки, они уходили вечерами на заветное место и разводили костер. Потом подбрасывали вверх горящие головни и смотрели, как искры осыпаются в блестящую воду. А сейчас впереди Тони покачивалась черная спина человека, который, наверное, всю жизнь прожил в такой же неизвестной деревне, и она, не робеющая перед огромным, знаменитым на весь мир городом, чувствует себя школьницей, семеня за этим человеком.

В доме, перед которым он открыл калитку, не было света. Тоня остановилась. Она совсем выпустила из виду, что рыбак может жить один. Неуверенным и даже слегка развязным голосом она спросила:

– А вдруг жена приревнует?

– Не приревнует, не бойся.

Он провел ее в комнату, усадил на диван, включил магнитофон и, сказав, чтобы не скучала, вышел.

В сенцах хлопала дверь, стучали металлические крышки, плескалась вода. Тоня откинулась на спинку дивана и приходила в себя после вчерашней и сегодняшней встрясок. На столе валялся журнал «Сельская молодежь». Она взяла его, перелистала, часть страниц была вырвана. Наткнувшись на рассказ Соммерсета Моэма, которого любила со студенчества, она попробовала читать, но свет в комнате был очень тусклый. Тоня подняла голову. На лампочке лежал слой пыли. Она снова подумала о жене рыбака.

– Не скучаешь? – крикнул Андрей. – Ты сними фуфайку, а то взопреешь.

Тоня заглянула на кухню, но никого не увидела. Сумка по-прежнему стояла у порога. Это немного обеспокоило ее. Тоня надеялась, что, пока она сидит, ей готовят рыбу. Становилось непонятно, чем хозяин так долго занимается в сенях. Она прислушалась – никаких звуков, кроме тихой музыки из магнитофона. Сначала она не обратила внимания, а теперь ее поразила удивительная чистота звучания, да и мелодии не те, что записывают по оказии с радиоприемников, – играл известный европейский ансамбль.

– Есть хочешь?

– Хочу, – не думая, ответила Тоня.

Выбритый, в отглаженных серых брюках и красной рубахе, но не в той, что был на реке, а тонкой, переливающейся, Андрей стоял на пороге и весело смотрел на нее. Такая неожиданная перемена не только удивила, но и смутила Тоню, и она спросила первое, что пришло в голову:

– Откуда у тебя такие чистые записи?

– Да корешок по весне освободился, приезжал отдохнуть и привез.

– Наверное, из центра приезжал.

– Чудная ты, у нас до своего лагеря рукой подать.

– А при чем здесь лагерь?

– Я же говорю, весной освободился.

– Господи, а я бестолковая – «из центра». За что же его?

– За дело.

– И ты с ним дружишь?

– А что, выгнать надо было?

Он усмехнулся. И так плохо стало Тоне от его усмешки. «Ну что привязалась к человеку. Не хватало еще посоветовать встретить друга на пристани, дать билет на обратную дорогу и сказать: пока, мол, не искупишь вину, не приезжай». Тоня попробовала взглянуть на себя глазами Андрея, получилось примерно то же, что у нее со свекровкой, великой мастерицей на подобные восклицания. Прожив семнадцать лет в деревне, она к пятидесяти начала вдруг стесняться слова «навоз» и утверждать, будто ни разу не слышала, что это самое употребляют в качестве удобрения.

Такое сравнение вконец расстроило Тоню. Она пробовала оправдаться, пеняя на усталость, на непривычность обстановки, но легче не делалось.

Андрей снял с нее фуфайку и повесил на вешалку. Она покорно вытаскивала руки из узких рукавов. Но вдруг застеснялась, одернула свитер и засновала взглядом в поисках зеркала. На кухне его не было, а ей приспичило увидеть свое отражение. Горело обветренное лицо. Перед глазами металась вылезшая из прически прядь. И вообще она сегодня не умывалась. Андрей заметил ее беспокойство, но понял его по-своему:

– Вон фонарик на подоконнике, с крыльца свернешь направо и там в огороде увидишь.

– Да мне руки помыть.

Он засмеялся, и Тоня вместе с ним тоже засмеялась.

– Это в сенях.

Рядом с умывальником лежало автомобильное зеркало. Все оказалось в порядке: и прическа, и лицо не такое красное, как она думала. Вышел Андрей, снял с лавки ведро с водой и здесь же, на лавке, распластал здоровенную рыбину. Тоня смотрела, как самодельный кривой нож легко входит в мясо.

– А что это? – спросила она, показывая на полную миску.

– Печенка.

– Такая большая, вот не ожидала. Она прошла за Андреем на кухню.

– Не испугаешься есть мои кушанья?

– Если ты первый попробуешь.

Тоня смотрела, как ловко он работает ножом, разрезая рыбу. Она обратила внимание, что жарить он собирается не ту, из которой доставал печень, а другую – вполовину меньше. Одновременно он переворачивал, солил и пробовал со сковороды мелкие кусочки, поддевая их ножом. Все получалось легко, просто и, главное, аккуратно, в отличие от ее Олега. Если тот начинал готовить, поднимал страшный шум вокруг себя, а претензий появлялось столько, что легче сделать самой, чем все слушать.

– Давай помогу, а то подумаешь, что я совсем никуда не гожусь.

– Давай. – Он переложил печень в тарелку. – Жарь рыбу. А я тебе сумку соберу. Может, и мешок дать, а то в нее много не войдет, штук шесть от силы.

– Что ты, зачем, мне же такую даль везти, хоть бы сумку дотащить.

– Ну, смотри. Соленых-то много класть?

– Если можно, то все.

– Ты же говорила, что солить несложно.

– Каюсь, батюшка, виновата.

Он взял сумку и вышел в сени. И скоро оттуда донеслись громкие удары. Тоне показалось, будто он что-то рубит топором. Она хотела выйти посмотреть, но надо было следить за рыбой. Кета почти сразу меняла цвет и становилась нежно-розовой. Она едва успевала переворачивать куски. Андрей на этот раз вернулся быстро. Молния на сумке не сходилась, а бока круто выпирали.

– Сколько ты натолкал в нее? – спросила она с тревогой, прикидывая,