Кроме Тюленьего острова, котиковые лежбища, но гораздо меньших размеров, находятся в группе Командорского архипелага, на островах Беринга и Медном. Все эти лежбища отданы правительством в аренду богатой американской компании Филепеус, Гутчинсон и Колль. Имея несколько промысловых судов, компания эта бьет котиков с мая по сентябрь, строго соблюдая непременное требование нашего правительства не трогать детенышей, самок, а также самцов-секачей, оставляемых для приплода. Промысел этих добродушных животных чрезвычайно легок и прибылен. Небольшая партия компанейских промышленников, живущая на Тюленьем острове все время пребывания там морских котиков, бьет последних, сообразуясь с наличным количеством соли, от двухсот до трехсот штук ежедневно; а между тем число ластоногих никогда не уменьшается на лежбище: оно постоянно переполнено этими глупыми, но ценными животными. Котики становятся более пугливыми и осторожными только к концу промысла, но первое время промышленники отгоняют их от воды чрезвычайно легко и, словно баранов, загоняют подальше от лежбища, по другую сторону каменистого плато, где и бьют их, сколько надобно, на выбор; остальных опять загоняют в море. Вообще компанейские промышленники избегают бить котиков на самом лежбище, чтобы следами, оставшимися после беспощадного истребления, не напугать других животных, могущих оставить остров преждевременно, под сильным впечатлением кровавого побоища.

Набив известное число котиков, промышленники снимают с них шкуры и аккуратно складывают их между слоями соли, до прихода промысловых судов компании, в особо устроенных на острове сараях. По окончании промысла добытые шкуры грузят в трюмы этих судов и отправляют в С.-Франциско, а оттуда — в Лондон, для выделки. Таким образом, мы получаем котиковые шкуры уже из третьих рук, платя за них по крайней мере в десять раз дороже, чем они в действительности стоят.

Из опасения насилий со стороны хищников-промышленников, компанейские промышленники, согласно заключенному условию между нашим правительством и американской компанией, занимаются котиковым промыслом под охраной небольшой военной шхуны, высылаемой обыкновенно из Владивостока. Шхуна эта остается в Охотском море по возможности до оставления котиками лежбища, но иногда ей приходится уйти и раньше, вследствие необходимости своевременно добраться для зимовки до Владивостока, бухта которого замерзает в начале ноября. Таким образом, в силу неотвратимых обстоятельств, Тюлений остров остается часто без охраны, на полный произвол хищников-промышленников, терпеливо выжидающих удобного момента для поголовного истребления котиков, почему-либо еще не ушедших с излюбленного своего лежбища. Хищники, ослепленные жаждой быстрой наживы, нередко остаются в Охотском море до глубокой осени, проявляя постоянно изумительную настойчивость, энергию, отвагу и смелость. Добыча какой-нибудь сотни котиковых шкур сопряжена для хищников со смертельным риском, но тем не менее они никогда не отступают от раз намеченной цели, нередко жертвуя ради нее своей жизнью, преисполненной опасностями, тяжелыми невзгодами и страшными лишениями.

Рассвет близок. На востоке появилась едва заметная, узкая, бледная полоска, как будто невидимая рука вдруг подрезала ножом темное небо, по самому горизонту. Постепенно этот подрез ширится, разрастается и светлеет; но над взволнованным морем еще продолжает господствовать непроглядная тьма, свойственная северным странам в осеннее время. Волны, гонимые свежим северо-восточным ветром, беззвучно бегут правильными рядами, сердито завернув вперед пенистые гребни, резко выделяющиеся среди тьмы фосфорическим, ласкающим взор, отблеском Тут и там мелькают в воде горящие точки и звездочки, красноватые, голубоватые и зеленые: это — мириады светящихся микроскопических животных, отдавшихся на произвол волн и ветра. Морская поверхность положительно испещрена этими дивными фосфорическими огоньками. Кажется, море отражает в себе, словно в гигантском, волшебном зеркале, глубокое, темное небо, усеянное миллионами звезд, среди которых горит ярче всех созвездие Большой Медведицы, напоминающее своим очертанием громадную кастрюлю с длинной ручкой. Почти в зените сверкает другое, подобное же, созвездие Малой Медведицы, в хвосте которой резко выделяется путеводная Полярная звезда. Взор с восхищением скользит по необъятному небосклону, стараясь обнять чудную картину ночного неба; переносится от созвездия к созвездию и наконец останавливается на небесных близнецах, Касторе и Поллуксе, сверкающих крупными алмазами ближе к горизонту, быстро светлеющему. Бледная полоска на востоке разрастается и вместе с тем постепенно разгорается, переходя от нежно-розового оттенка к совершенно красному и затем ярко-золотистому. Ближайшие к горизонту звезды уже погасли. Непроглядная тьма, до сих пор господствовавшая над морем, заметно редеет. С каждой минутой становится светлее и светлее... Вдруг из-за горизонта неожиданно вырвался целый сноп ярких, радостных лучей, мгновенно рассыпался гигантским веером по всему небу и фантастически озолотил бесчисленные гряды пенистых волн. Созвездия потухли, словно по мановению волшебного жезла; небо из темно-синего стало ясно-голубым. Появились чайки, неизвестно откуда прилетевшие и огласившие вдруг воздух резкими, пронзительными криками: они словно приветствуют восходящее солнце, поднявшееся над горизонтом во всей своей красоте. Чайки бестолково мечутся над волнующейся поверхностью моря, недоумевая, что предпринять, ввиду невозможности, вследствие волнения и ветра, утолить беспечной рыбой свой прожорливый аппетит. Но вот зоркие птицы заметили нечто заслуживающее внимания и, словно по команде, понеслись шумной, крикливой стаей навстречу небольшой шхуне, только что вынырнувшей из-за горизонта. Шхуна шла под всеми парусами, сильно накренившись под напором свежего ветра. При одном взгляде на это суденышко опытный моряк мог бы безошибочно решить, что оно принадлежит к числу хищнических промысловых американских судов, всегда прочно построенных, но, одновременно, чрезвычайно легких на ходу и снабженных прекрасным рангоутом, солидной оснасткой и крепко сшитыми парусами. Шхуна несется по волнующейся поверхности моря с легкостью чайки, не принимая на палубу даже брызг. Совершенно свободно, будто играючи, взлетает она на вершины валов и так же легко сбегает по их покатостям в водяные пропасти, постоянно разверзающиеся перед ее острым носом. Изредка шхуна исчезает среди громоздящихся вокруг волн, но через несколько секунд показывается вновь и гордо мчится по их мохнатым вершинам, неся перед крепким форштевнем целый бурун пены... Палуба шхуны загромождена тремя китобойными вельботами. Хотя по числу команды было бы достаточно иметь один вельбот, но опытный американец- шкипер, хорошо знакомый со всеми случайностями почти полярного плавания, захватил две шлюпки про запас, на всякий случай. На тот же случай шхуна была снабжена двойным комплектом парусов и оснастки, хорошим запасом пресной воды, провизии и даже топлива, ввиду его недостатка на островах Охотского моря.

Чайки, налетев на шхуну, окружили ее крикливой стаей, требуя какой-либо подачки. Птиц, по-видимому, привлекал тюлений и рыбный запах, которым было пропитано решительно все судно, начиная с трюма, с несколькими десятками уже добытых котиковых шкур, и кончая снастями, донельзя захватанными просаленными, грязными руками хищников-промышленников. Голодные чайки становились с каждой минутой все назойливее и назойливее; до сотни птиц уже уселись на мачтах, гафелях и снастях; некоторые, более смелые, слетели даже на палубу и начали расклевывать кое-где застрявший тюлений жир и разные отброски. Никем не тревожимые, чайки хозяйничали на шхуне как дома, не обращая внимания на неподвижные фигуры трех промышленников, бывших на палубе и занятых своим делом: один правил рулем, двое других лежали на полубаке[56]и поглядывали вперед. Вскоре все судно оказалось запруженным пернатым населением моря, слетевшимся неизвестно откуда. Нахальство птиц росло с каждой минутой. Полная безнаказанность поощряла их до пределов необычайной смелости. Некоторые чайки расположились даже на полубаке и стали поклевывать парусинные штаны сосредоточенных промышленников. Привлекаемый сильным запахом перегнившего жира, которым были пропитаны все части несложной матросской одежды, назойливые птицы настойчиво теребили кривыми клювами просаленную парусину, облегавшую мускулистые, крепкие ноги задремавших вахтенных. Одна из чаек уселась на плечо угрюмого рулевого и стала хозяйничать в многочисленных складках донельзя загрязненной парусинной рубахи, стараясь и там отыскать случайно застрявший лакомый кусочек тюленьего жира. Апатичный американец только скосил глаза на смелую чайку, но не двинул пальцем, чтобы согнать ее; очевидно, он находил подобное поведение нахальной птицы вполне обыкновенным.