Почти вся суббота расписана под встречи с Джошем Фенниманом. Мод назначают на одиннадцать десять, и не опаздывать. Встречи проходят в апартаментах «Теннисон», в мезонине на втором этаже. Мод садится под дверью; тотчас молодой помощник выводит кого-то из апартаментов и, бросив мимолетнейший взгляд на часы, зовет Мод. Фенниман поднимается ей навстречу. На нем белая рубашка с расстегнутым воротом, угольно-серый пиджак итальянского кашемира, джинсы, начищенные ореховые ботинки. Беседа длится ровно десять минут. Он расспрашивает о ходе исследований. Записей не делает – подразумевается, что помнит все и так. Утро жаркое, прекрасное июньское утро в знаменитых садах, и у Мод короткие рукава.

– Sauve qui peut, – с хорошим произношением читает Фенниман у нее по руке. – Любопытный выбор. – Смотрит на нее так, как уполномочены смотреть люди его ранга. Затем: – Мы все здесь командные игроки, Мод. Я думаю, вы это понимаете?

– Да, – отвечает она.

– Вам нравится ваш номер?

– Да, – говорит она.

Он протягивает ей руку:

– Надеюсь, мы увидим вас вечером на празднике.

Праздник устраивают в апартаментах «Гладстон». На автобусе из Лондона доставили восемь мариачи[18]. Открыт бар, первый бокал шампанского бесплатно. Мод надевает темно-шоколадное шелковое платье, короткий жакет посветлее, слева прикалывает брошь с саламандрой, на правой руке – индийские браслеты. Платье служит ей парадным нарядом лет пять, не меньше. На спине под жакетом дырочка – кто-то обнял Мод, куря сигарету. Колготок она не надевает. Бюстгальтер и трусы черные, из того же универмага, где были куплены офисные костюмы.

Хендерсон приносит ей фужер шампанского.

– Любишь такие тусовки или ненавидишь? – спрашивает он.

– Ни то, ни это.

– Как вы поладили с великим руководителем?

– Спрашивал, командный ли я игрок.

Хендерсон смеется:

– Как-то я сомневаюсь, что ты командный игрок. Только не обижайся. Но в смысле науки он тебе в подметки не годится. Он гарвардский магистр делового администрирования. Учебников со школы, по-моему, не открывал. А под парусом как ходится?

– Мы купили яхту, – говорит она.

– Яхту! Ну ты смотри-ка. Что за яхта?

Она склоняется ближе, рассказывает, перекрикивая оркестр. Выясняется, что Хендерсон ходил на «Николсонах» – 32-м, 44-м, – и говорит, что это великолепные яхты, великолепно сработанные. На такой лодке, говорит он, можно уйти прочь из познанного мира, куда подальше с карты. Они выпивают еще по фужеру. Он зовет ее на пятак потанцевать, но она качает головой. Он уходит. Спустя двадцать минут возвращается с двумя стопками текилы.

– На счастье, – говорит он.

Ей не претит выпить, ей все равно, что пить.

Он рассказывает ей о себе то и се. Она не очень вслушивается – слишком громкая музыка. Теперь он говорит о себе в третьем лице. У Хендерсона шило в заднице. Хендерсону приспичило жениться. Что же он за человек такой, этот Хендерсон? Она кивает, смотрит на танцующих, видит, как Джош Фенниман обходит гостей, слегка удивляется, когда Хендерсон опять протягивает ей шампанское, и пьет, потому что хочется пить. Где-то около одиннадцати она уходит к себе в номер. Едва садится на постель и сбрасывает туфли, раздается торопливый тук-тук в дверь.

– На сон грядущий, – говорит Хендерсон, предъявляя ей бутылек бренди из мини-бара. – Две минуты?

Войдя и затворив дверь, он отставляет бутылек, называет Мод по имени, гладит по щеке, наклоняется – он выше минимум дюймов на десять – и целует. Она устала, но не слишком; пьяна, но не слишком. Он целует ее, целует и целует. Одна его рука сползает по шоколадному платью, задирает подол, гладит бедро, перебирается выше и вжимается ей между ног. Он так жмет, что поднимает ее на цыпочки. Она соскальзывает и отступает.

– Я все понимаю, – говорит он. – У тебя кто-то есть, у меня кто-то есть. Но тут ведь не отношения. Тут просто два взрослых человека в одной комнате. Чтобы мир не перестал вертеться.

Он снова тянется к ней, но она отталкивает его руку. Он надевает гримасу оскорбленного недоумения, преувеличенного, театрального.

– Да ладно тебе, – говорит он. – Ты когда дверь открыла, думала, мы что́ будем делать?

Он кладет ладонь ей на плечо. И взмахом руки она снова прерывает контакт.

– Да господи, Мод, – говорит он, – ты как дитя малое, честное слово. Расслабься, а?

На сей раз он тянется обеими руками, хватает ее за плечи. Миг они танцуют – она помнит этот танец по годам, проведенным на матах с Ролинзом (хромым Ролинзом в дымном венце). Она нащупывает себе пространство для маневра, пол-ярда между письменным столом и брючным прессом. В левой руке у нее телевизионный пульт. Она замахивается четкой полудугой и попадает Хендерсону между виском и глазом. Он беззвучно оседает на ковер, стоит на коленях, обеими руками сжимая голову. Мод отходит подальше и глядит на него. За спиной у нее пробудился телевизор, приветствует лично Мод, показывает ей сад, ресторан. Хендерсон встает и идет в ванную. Шумит вода. Он выходит, прижимая к голове ком мокрой туалетной бумаги. Он не повышает голоса, на Мод не смотрит.

– Я тебе вот что скажу, – произносит он. – Такие, как ты, кончают плохо.

Он щурится в глазок, открывает дверь, выскальзывает, тихонько затворяет дверь за собой. Мод откладывает пульт, берет снова, выключает телевизор. В ванной на краю раковины три капельки крови. Мод смывает их, споласкивает лицо, чистит зубы, садится на унитаз пописать. В спальне раздевается донага, аккуратно вешает платье на стул. Здесь гораздо теплее, чем в бристольской спальне. Мод голышом ныряет под одеяло и выключает свет. Засыпает очень быстро, но просыпается час-другой спустя – язык пересох, губы пересохли, между бедер призрак руки Хендерсона. Оконное стекло между деревянными планками жалюзи измазано оранжевым светом. И шум, такой тихий, низкий и непрерывный, что Мод не сразу узнает приглушенную суматоху дождя. Она слушает, пока он не поселяется внутри, как ее собственный голос, однако, вновь заснув, видит не дождь, но туман и себя – она одна стоит на палубе, ждет шороха прибоя.

В июле «Киносуру» поднимают и спускают на воду. Киль входит ножом, корпус кивает и вздымается, словно касание воды в мгновение ока пробудило все сокрытые таланты формы. Тим гикает. Крис Тоттен откупоривает бутылку кавы, разливает по пластмассовым стаканам. На борту Роберт Карри открепляет канат. Крановщик подолом футболки протирает солнечные очки. Смотрит на Мод и Тима, затем только на Мод. Кружат чайки. Прогулочная яхта, направляясь вниз по реке, лениво гудит.

Все работы красным шрифтом окончены. Установлен, как хотела Мод, новый (отремонтированный) двигатель. Воздвигнута мачта, корпус блестит новой красной краской, по ватерлинии кремовая полоса. Все прочее можно доделать уже на воде. Со всем, чего на воде не доделаешь, придется ждать до конца сезона, когда яхту поднимут из воды.