кажется, даже не шевелились, как будто это были не люди, а манекены для краш-теста. С другой стороны, бежать шесть километров по раскаленной бетонной трубе им точно не пришлось. Похоже, они просто спокойно ждали в темноте и свежести, пока народ снаружи в панике топтал друг друга, не боялись и никуда не спешили. Как если бы знали заранее, что бояться нечего. Ну или, к примеру, что спешить нет смысла.

Белобрысая баба уселась напротив и задвинула массивную дверь с усилием, как люк самолета, и сразу стало еще тише и темнее. Самое время для того, чтоб понять наконец, что тут к чему, подумал капитан и первым делом бросил взгляд за спину, на водителя. За рулем сидел грузный немолодой мужик в галстуке и белой рубашке, с красными обветренными лапами. Обычный водила, неопасный. Гораздо неприятнее выглядел парень справа от капитана — бледный, тихий и напряженный, с пистолетом под мышкой. Но самой зубастой рыбой в этом бизнес-классе был не парень с пистолетом и даже не начальственная сука с корочками, а третий, сидевший наискосок: невзрачный, лет семидесяти, сухой и желтый, в тонких золотых очках. И смотреть имело смысл только на него.

— Я рад, что вы наконец нашли время зайти, — прошелестел желтый. — Выпьете?

На выдвижном столике между креслами стоял хрустальный графин, четыре квадратных стакана и ваза с фруктами. Терять капитану было нечего. Он взял тяжелый графин за горло, открутил хрустальную крышку, придвинул один из стаканов и плеснул себе на два пальца, а потом выпил залпом, в один глоток. Вкуса он не почувствовал. Односолодовый, наверно, подумал он. Может, двадцатилетний или даже старше, какие они там вообще бывают?

— Я пригласил вас, потому что мне доложили, что вы неплохо себя зарекомендовали, — сказал желтый человек и тоже поднял к губам свой стакан, только вместо того чтобы проглотить, покатал виски во рту и выплюнул обратно. — Организовали людей, предотвратили панику. Но есть один нюанс — вы не знаете, что происходит, так ведь?

Капитан вспомнил о своем сбежавшем арестанте и проблемах, которые ждут его, если того не удастся поймать, кивнул и посмотрел на графин.

— Разумеется, не знаете, — продолжал желтый. — И я позвал вас, чтобы объяснить, насколько ситуация серьезна. Эти герметические ворота по обе стороны тоннеля закрылись не случайно. Существует особый протокол для чрезвычайных обстоятельств. По-настоящему чрезвычайных, вы понимаете меня?

Не найдет его старлей, думал капитан. Во рту у него было горько, по спине текло, день был трудный, и он неожиданно разозлился — на себя за то, что не запер гребаную машину, на идиота-старлея, на заносчивую бабу-гестапо и ее желтого хозяина-мумию из ненавистной конторы и особенно почему-то — на бледного заморыша справа, который ни разу за время разговора не шевельнулся, но было ясно, что спиной к нему поворачиваться нельзя. Он не стал дожидаться приглашения, снова плеснул себе виски и выпил. Точно односолодовый. Не особенно, кстати, и вкусный.

— Чё-то не слышал я ни о каких протоколах, — сказал он.

— Вам и не нужно было, — отозвался желтый своим бумажным голосом, — это не ваш уровень. Но вы можете понадобиться. Я не буду пока вдаваться в детали, но, если вы продолжите вести себя умно, для вас это может закончиться гораздо удачнее, чем для всех остальных. Оружие у вас, полагаю, с собой? И ваш молодой коллега тоже вооружен, верно?

Капитан закашлялся и облил себе пальцы. Он уже вообще ничего не понимал.

— Так вот, — сказал желтый человек. — Слушайте меня внимательно. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 01:34

— Вы кто? Вы доктор? — спросил молодой водитель Фольксвагена, попытался встать на ноги и не смог.

Губы у него распухли, и голос звучал невнятно, сосуды в глазах полопались. Наверное, он сильно ударился головой. Но хуже всего выглядела его левая рука, даже на расстоянии видно было, что перелом открытый и очень нехороший.

— Я пришел помочь, — сказал доктор. — Кто-то еще есть в машине?

На этот вопрос мальчик со сломанной рукой не ответил, он свесил голову между коленей и задышал тяжело, как пьяный. А может, он и правда пьян, иначе зачем бы ему на полном ходу таранить бетонные ворота.

— Вы пили что-нибудь? — спросил доктор.

Мальчик замотал головой.

— Нет, — сказал он хрипло.

 

Удар пришелся прямо по заднему сиденью, сломал стойки, выбил стекла, смял и порвал крышу. Трудно было поверить, что машина вообще способна вот так лопнуть пополам, превратиться в деформированный сверток цветного железа, но доктор все-таки забрался в багажник, торчавший по эту сторону решетки, и так же, как часом раньше Кабриолет, заглянул внутрь. Заднего сиденья в Фольксвагене больше не было. Нет, подумал он, нет. Я стоматолог, этим должен заниматься кто-то другой.

Он выбрался наружу, сел на корточки и открыл аптечку. Ничего полезного в ней, разумеется, не нашлось, кроме кучки марлевых бинтов, пачки стерильных салфеток, пары одноразовых перчаток и ножниц.

— Мне надо обработать вам руку, — сказал доктор. — Вставать не нужно, просто попробуйте передвинуться ко мне поближе, иначе я до вас не дотянусь.

Мальчик сидел неподвижно, как будто заснул и не слышал его. Затем шевельнулся и все-таки чуть пересел, упираясь ногами, потом еще, пока не добрался до решетки.

Вблизи рука выглядела еще хуже. Сколько прошло времени — часа два? Или уже три? Ему должно быть очень больно, подумал доктор. Удивительно, что он еще в сознании.

— Вам нужно снять часы, — сказал он. — Давайте я.

Когда он начал расстегивать ремешок на распухшем запястье, мальчик всхлипнул и дернулся.

— Ты кто? — спросил он. — Чего тебе надо?

Глаза у него были мутные и бессмысленные, а ресницы и брови светлые, совсем как у сердитого мертвого мотоциклиста.

— Ты сломал руку, — сказал доктор. — Но это ничего, я помогу.

— А скорая где? — спросил мальчик. — Не вызвали, что ли? Я давно тут сижу, должна быть скорая, позвонить надо просто. Почему никто не позвонил?

Шину пришлось сделать из теннисной ракетки, которая нашлась в багажнике Фольксвагена. Ничего другого с отекшей искалеченной рукой молоденького водителя сейчас сделать было нельзя, и доктор просто залепил ее стерильными салфетками из аптечки, а потом просунул ракетку между прутьями решетки и примотал лейкопластырем снизу, под локтем, как ложку. Ракетка оказалась слишком длинная, и сантиметров пятнадцать ее кевларовой ручки надо было, конечно, отпилить или отломать, чтобы она не доставляла мальчику лишних мучений, но и это доктору было не по силам. Все время, пока он возился, неудобно прижавшись щекой и плечом к шершавым металлическим прутьям, юный Фольксваген плакал и требовал, чтобы вызвали наконец нормальных, настоящих спасателей, чтобы ему сделали укол, позвонили его отцу, который всех тут на уши поставит, понял, и чтобы ему вернули часы, сейчас же, это дорогие, между прочим, часы, слышишь, ты, куда ты их дел, в карман себе сунул, да, думаешь, я забуду, думаешь, самый умный, кто ты такой вообще, не трогай, блядь, не трогай меня, просто скорую вызови, ну пожалуйста, пускай приедут, они всё нормально сделают, а ты не умеешь, ничего ты не умеешь, больно, не трогай, больно, да кто ты такой вообще, отдай мои часы, сука, чего тебе