Он долго выбирал, что будет есть. Отказался от колбасы, сыра, выпечки, картофеля и других овощей.

Он без доверия относился сейчас к продуктам, в которые что-нибудь можно добавить, вколоть шприцем, к примеру. Надо брать только то, что надежно упаковано.

Печенье. Нет. Упаковка нарушена. Пакет кефира. Открыт.

Шпроты в масле. Консервная банка, вроде бы не придерешься. Но без хлеба есть просто невозможно.

Куриные яйца. Стопроцентно надежный вариант, как представлялось Китайгородцеву. Внутрь ничего не подсыплешь, не нарушив скорлупы. Можно яичницу пожарить.

Китайгородцев поставил на плиту сковороду. Масло. Сливочное? Нет. Подсолнечное? Бутылка распечатана. Значит, тоже нельзя.

Китайгородцев позавтракал сырыми яйцами. Кофе выпил. Без сахара. И даже кофе был под подозрением.

* * *

Ночью прошел сильный дождь, и на верхней площадке ведущей в дом лестницы, перед входной дверью, образовалась обширная лужа. Михаил лужу метлой сметал вниз по лестнице, будто это не вода была, а какой-нибудь мелкий мусор.

– Доброе утро, – сказал Михаил, завидев Китайгородцева.

– Доброе утро, – вежливо ответил Китайгородцев.

– Погода-то, а?

– Да, – подтвердил Китайгородцев.

– Дождь был сильный.

– Осень.

– Это в последний раз потеплело перед морозами. В следующий раз ляжет снег.

– Да, – не стал перечить Китайгородцев.

– Нога не ноет на такую погоду?

– Нет.

– Или ежели не так ее поставишь ненароком? Или во сне, допустим, неловко повернешься?

– Нет, не тревожит. Я крепко сплю, – сообщил Китайгородцев.

Точно, опаивает его чем-то этот Михаил. Сомнений уже практически не было.

* * *

В обед Китайгородцев съел несколько сырых яиц и банку говяжьей тушенки, которую нашел в холодильнике. Часть продуктов он варварски уничтожил, что-то слив в раковину, а что-то спустив в унитаз, – чтобы какой-то расход продуктов в холодильнике наблюдался, а иначе могут возникнуть подозрения.

Его одолевала сонливость. Он объяснял это тем, что ночью спал мало, а сейчас за окнами была промозглая осенняя погода, что никак не способствует бодрому состоянию.

Китайгородцев не стал противиться и прилег, чтобы отдохнуть. Дневной сон представлялся ему более предпочтительным, чем ночной. Ночью он намеревался бодрствовать.

Заснул Китайгородцев быстро, проспал несколько часов, открыл глаза, когда за окном уже было почти темно, и едва ли не первое, о чем он подумал после пробуждения, было вот что: он осознавал, что его дневной сон был чутким и он мог бы проснуться от малейшего шороха. Совсем иные ощущения, не такие, как ночью. То, что с ним происходило по ночам, даже трудно сном назвать. Это не сон, это беспамятство какое-то.

* * *

Он заварил себе свежий чай, как делал это каждый вечер в прежние дни. Важно, чтобы ничто не вызывало подозрений.

Китайский чай зеленый байховый.

Китайгородцев высыпал немного чаю на ладонь. Скукожившиеся высушенные листочки вперемежку с обломками стеблей. Обычный низкосортный чай. Китайгородцев чай с ладони ссыпал в маленький пластиковый пакетик, поджег спичку, запаял пакетик наглухо и спрятал его в карман брюк.

Чай он пить не стал и ужинать – тоже, чтобы стопроцентно обезопасить себя от неожиданностей.

Часть продуктов снова выбросил. Кажется, все он сделал правильно.

Китайгородцев направился в свою комнату. В доме было темно и тихо.

Дверь комнаты он закрыл на два оборота замка, как делал это обычно.

Верхний свет не зажигал, включил лампу на прикроватной тумбочке и погасил ее сразу после десяти часов – примерно так все происходило в последние дни.

Он лежал неподвижно и ждал, уже зная, что внезапный сон его не сморит, потому что он был осторожен и все предусмотрел.

Скрежет ключа в замочной скважине раздался так же внезапно, как и накануне. Дверь распахнулась. Михаил статуей замер в дверном проеме, не переступая через порог. Китайгородцев притворился спящим. Это продолжалось всего несколько секунд. Потом Михаил закрыл дверь и щелкнул замком. Едва он вынул ключ из замка – Китайгородцев уже был на ногах и бесшумно, поспешно одевался. Он оделся быстрее, чем это делает поднятый по тревоге солдат. Обувь не надевал. Прилип ухом к двери. Услышал, как далеко, в конце коридора, щелкнул выключатель.

Приоткрыл дверь. В коридоре царила темнота. Шаги. Далеко.

Китайгородцев выскользнул из комнаты и увидел, как в едва освещенном проеме в конце коридора мелькнул мужской силуэт. Он пошел следом, ступая босыми ступнями по мягкому полотну ковровой дорожки. Идти было трудно, он не воспользовался палкой, которая могла его выдать стуком. Пока он шел по коридору, Михаил уже успел пересечь зал и сейчас поднимался по лестнице. Китайгородцев не вышел из спасительного сумрака, затаился. Шаги Михаила стихли где-то на галерее, а он все еще чего-то ждал, но ничего не происходило.

Он простоял так долго, время уже было за полночь. Ни звука, ни проблеска света. Он решился подняться на галерею. Шел бесшумно и вслушивался. Под одной из дверей – узкая полоска света. Здесь Китайгородцев замер и долго так стоял. Ничего не услышал. Открыл дверь. Она распахнулась легко.

Здесь был коридор – длинный и тускло освещенный. Пять или шесть дверей по правую руку, слева глухая стена и в конце коридора – еще одна дверь, до которой Китайгородцев дошел за пару минут. Он эту дверь едва приоткрыл и сразу замер, потому что за этой дверью было светло. И еще он услышал звуки. Едва различимые, где-то далеко, но он их слышал – как будто вилкой по тарелке, очень похоже, и еще вроде бы были голоса.

Китайгородцев решился шире распахнуть дверь. Теперь он видел просторный зал, освещенный огромной люстрой, мягкую, обитую темной кожей мебель, массивный стол в центре зала – стол был пуст, и в зале никого, звуки были не здесь, а где-то дальше.

Переступив через порог, Китайгородцев увидел широко распахнутые двери, ведущие в смежный зал, там тоже горел свет, и там точно кто-то был. Китайгородцев двинулся мимо огромных кожаных кресел, пространство смежного зала открывалось его взору, и вдруг он как-то сразу увидел накрытый стол, Наталью Андреевну в черном, которая сидела спиной к Китайгородцеву, Михаила – в профиль, и еще там был третий человек. Он сидел лицом к Китайгородцеву, и, когда вдруг поднял голову, Китайгородцев его сразу же узнал. Генерал Лисицын. Седой изможденный старик. Десять лет назад его похоронили, а сейчас он как ни в чем не бывало сидел за столом, нож держал в правой руке, вилку в левой – все, как полагается.

Их с Китайгородцевым взгляды встретились. Китайгородцев поспешно отступил. Было слышно, как там, в соседнем зале, случился какой-то шум. Но Китайгородцев уже устремился прочь. Через зал, в слабо освещенный коридор, на галерею и вниз по лестнице, прихрамывая.