Среди церковников, составлявших «войско легатов» и сопровождавших брата Арнаута, был Пьер де Кастельно, которого наша «Песнь о крестовом походе» именует «добрым монахом». В 1204 году, по окончании каркассонского диспута, этот легат вынес приговор графу Раймонду Тулузскому и отлучил его от Церкви, обвинив в том, что он помогает и покровительствует еретикам; для того чтобы приговор мог быть приведен в исполнение, папа должен был подтвердить суровое решение своего легата, но он еще колебался, не зная, стоит ли исключать из христианской общины настолько знатного сеньора, чей сюзерен — Филипп Август — был самым могущественным из монархов христианского мира. Иннокентий III и в самом деле считал, что истинно виновными в этой истории были не еретики, обманутые искусными проповедниками, но местные епископы, оказавшиеся неспособными удержать свою паству на верном пути католицизма. Иннокентий III пребывал в сомнениях три года, прежде чем утвердить приговор своего легата Пьера де Кастельно (или Пейре, как называет его автор «Песни о крестовом походе»). Папа решился на это лишь 29 мая 1207 года и, подписав буллу с подтверждением, тем самым подписал смертный приговор своему представителю, который восемь месяцев спустя пал на берегах Роны жертвой катарской вендетты, о чем мы расскажем чуть позже.

Но пока святотатственное преступление, которому предстояло стать той искрой, от которой разгорится пожар в Лангедоке, еще не совершилось и папа Иннокентий III в начале августа 1205 года в последний раз попытался переубедить еретиков. Он отозвал своих любящих роскошь миссионеров с их великолепными экипажами (из-за которых катары говорили, что эти христиане явились в раззолоченных каретах защищать своего Бога, чей Сын ступал по дорогам Галилеи босыми ногами) и позволил молодому, но уже успевшему прославиться испанскому проповеднику Доминго де Гузману, известному нам под именем святого Доминика и прибывшему во Францию, сопровождая епископа Осма, Диего де Асебеса, остаться там, чтобы бороться с катарской ересью, проповедуя вместе с уже находившимися на месте цистерцианскими монахами.

Несмотря на то что участие Доминика в подготовке крестового похода против катаров не было решающим, — впрочем, этот поход, начатый в 1206 году, был прерван вторжением в Лангедок католических крестоносцев в июле 1209 года, через полтора года после убийства легата Пьера де Кастельно, — оно заслуживает того, чтобы вкратце о нем рассказать.

Для начала монах и его испанский епископ вступили в переговоры с цистерцианцами (братьями Ги и Ренье), которых папа отправил с поручением в Нарбонн. Поскольку монахи из Сито разъезжали повсюду не иначе как в богатых экипажах с возницами и многочисленными слугами, Доминик с епископом предложили им отослать прочь слуг, лошадей и все роскошное, громоздкое и совершенно лишнее снаряжение, которое возмущало еретиков; однако монахи и слушать их не стали, как не стали слушать и еретики, когда их попытались вновь обратить в католическую веру во время публичных диспутов в Осма, Монпелье, Сервиане, Безье, Каркассоне, Верфее или Памье, где была устроена последняя «беседа» с дискуссией в замке графа де Фуа (единственным, о ком доподлинно известно, что святому Доминику действительно удалось его обратить, был Понс Роже де Тревиль). Гильом де Пюилоран в своей «Альбигойской истории» также дает понять, что монах Доминик сам призывал к всеобщему крестовому походу против альбигойцев и что он сделался личным советником зловещего Симона де Монфора, который, как мы увидим дальше, станет одним из полководцев этой кровавой религиозной войны, но в нашем распоряжении нет ни одного документа, который бы это доказывал.

Фактически единственным, что святому Доминику, бесспорно, удалось сделать полезного и долговременного для католицизма в Лангедоке, было создание в 1206 году монастыря Пруй (поблизости от Кастельнодари), первоначально предназначавшегося для того, чтобы принимать молодых девиц, которые, будучи воспитанными в еретической вере, под влиянием проповеди брата Доминика вернулись бы в лоно Церкви. «Молите Господа Бога, — попросили они, — чтобы Он открыл нам истинную веру, в которой мы хотим жить и умереть, и чтобы мы были спасены». Если верить легенде, святой ответил им: «Не бойтесь ничего, Господь Бог покажет вам и прогонит того хозяина, которому вы служили до сего дня». И когда он произнес эти слова, демон явился им в образе ужасного черного кота. Святой Доминик основал для юных жительниц Лангедока, возвратившихся к католицизму, этот монастырь, которому годом позже архиепископ Нарбоннский отдал церковь святого Мартина в Лиму и которому впоследствии предстояло обогатиться за счет имущества, конфискованного у местных сеньоров-еретиков.

* * *

Если значительная часть лангедокских горожан и крестьян и посещала, открыто или тайком, «тихие дома» катаров, местная католическая церковь не утратила из-за этого ни своих прихожан, ни своей силы, ни... своих недостатков, из которых самым серьезным была торговля церковными должностями или духовным саном, греховная практика, носившая название симонии, которой охотно предавалась немалая часть высшего лангедокского духовенства (чем, среди прочего, и объясняется успех ереси «чистых» — катаров — в этой области французского королевства). Сам папа Иннокентий III сурово относился к нравам своих епископов. Вот, например, как он говорит о них в одном из своих посланий: