– Положи эту чертову улитку! – рявкает миссис Бибби, прерывая свой рассказ. – Я все вижу.

Кристабель перестает облизывать раковину улитки и смотрит на няню в открытую дверцу шкафа.

– Я кому сказала. – Миссис Бибби ждет.

Пустая раковина тихо падает на плиты. Нога медленно втягивается в шкаф.

Миссис Бибби кивает.

Доркас знала, как можно расправиться с грызунами. Берешь из чулана припасенный яд, кладешь отраву в кашу, что любят крысы, и ждешь. Иногда сильная вонь возвещает о том, что крысы куда-то заползли и там сдохли. Обычно именно Доркас их выискивала. Эту работу она выполняла охотно; остальным не хватало смелости. Доркас решила, что станет крысоловом, когда вырастет. Пока же она приводила в исполнение свой план: отравит малыша, ведьма его съест и тоже отравится. Ребенок умрет быстро (если судить по крысам), и ему не придется долго мучиться, жарясь на огне…

Миссис Бибби умолкает, наклоняется вперед, морщась от боли в ноге, и заглядывает в шкаф. Глаза у девочки закрыты; одну руку она выпростала из-под ремней и теперь держит ее между головой и стенкой шкафа, ладонью к щеке. Не слыша голоса миссис Бибби, она открывает глаза и неуклюже приподнимается.

– Хочешь дослушать историю?

Кристабель смотрит на нее немигающим взглядом своих жемчужных глаз.

– Требуешь, значит? – Морщась, миссис Бибби снова прикладывается к бутылке.

Доркас намешала яд в кувшин с молоком, много положила – хватило бы на пару десятков крыс. Потом пакет с отравой убрала подальше в чулан. Доркас знала: если ведьма заподозрит неладное, ребенка она есть не станет, и тогда придется невесть сколько ждать, пока в приюте не появится еще один пухлый малыш. Затем она достала все необходимое для клецок: муку, нутряное сало и миску. Накрыла на стол, поставила графинчик с уксусом. Закончив приготовления, Доркас посадила маленького толстячка к себе на колени и принялась скармливать ему крысиное лекарство. Малыш от радости затряс кулачками, увидев, что к его рту подносят ложку, но, когда попробовал смесь, скуксился, выплюнул отраву и заревел. Доркас всю свою жизнь возилась с детьми и умела с ними обращаться. Держа малыша на коленях, она резко отклонила его назад. Трюк удался: ребенок от неожиданности открыл рот, и Доркас сунула ему ложку яда. Малыш продолжал сопротивляться, Доркас обливалась потом и злилась, пытаясь справиться с ним, хотя сама не замечала, что ей жарко и она рассержена, пока тот не обмяк у нее на коленях. Во рту его скопилась ядовитая горечь, лицо раскраснелось, кудряшки на голове взмокли. Как же у нее болели руки. В конце концов, Доркас ведь была не многим больше этого мальчика. Она положила его на жарочный противень, накрыла салфеткой и стала ждать.

* * *

Девочка просыпается навстречу раннему ясному утру. Над ней висят облачения священника, его ризы и стихари. Свободной рукой она трогает край епитрахили, поглаживает ее большим и указательным пальцами. Внезапная схватка в шкафу, и в руке девочки добыча.

– Хороший улов? – смеется миссис Бибби, наблюдая за ней.

Сегодня утром няня еще больше, чем обычно, похожа на мартовского кота. Пышные конусы на ее голове перекосились, на переносице и щеках – царапины. Пока Кристабель спала, миссис Бибби дралась.

Девочка открывает кулачок – медленно, осторожно.

– Какой толстый! – Миссис Бибби изображает, будто она ест, и Кристабель, по примеру няни, подносит тритона ко рту.

Целует ящерицу.

– Один из ваших подданных, леди Берик, как и эти дамы и господа. – Миссис Бибби широким жестом показывает на улиток, усеивающих стены ризницы, ползущих по полу к шкафу. Они сплошным ковром облепляют плиты, скоро ступить будет негде.

Девочка разглядывает тритона – его пятнистое тельце, хвост, лапки, пальчики, блестящие круглые глазки. Кончиком пальца поглаживает его мордочку с двумя крошечными ноздрями. Тритон извивается. Она крепче сжимает его в ладошке, сует в рот и с одного раза откусывает ему голову. Смотрит на тельце в своей руке. Оно дергается, вздрагивает и затихает.

– Бедная зверушка, – улыбается миссис Бибби.

Девочка трется губами о мягкое брюшко тритона, а сама смотрит на улиток, которых освещают на полу косые лучи утреннего солнца.

Брайди Дивайн путешествует налегке – со своим стареньким кожаным саквояжем. На ней короткий плащ, белый вдовий чепец и безобразный черный капор. Еще очень рано, только-только рассвело. Внизу под ней кишмя кишат крысы, копошащиеся в древних невидимых реках, в черных, как Стикс, притоках, затерянных под землей, под ногами Лондона. Над головой в вышине неподвижный воздух прорезают чайки. Она идет по мосту. Над Темзой висит туман. Сейчас время отлива, и к реке спешат уличные мальчишки, собирающие мусор по ее берегам. Одетые в лохмотья, они сходят на илистое дно, налегая на свои длинные палки. Глинистая жижа принимает их, засасывает детские ноги, саднящие от ее алчных поцелуев. Они бредут по ледяному мелководью под надзором величавых цапель, взирающих на все и всех вокруг с высокомерным презрением. Однако цапли не только наблюдают, но и слушают – внимают звонким пронзительным крикам «илокопателей», возвещающих о своих находках: о катушках и гвоздях, костях, монетах, обрывках медной проволоки.

Еще очень рано. Просыпаются уличные торговцы фруктами – просыпаются усталыми, потому что всю ночь в своих снах они, бранясь и чертыхаясь, лавировали с тележками между безжалостными омнибусами. И фабричные рабочие вылезают из теплых вонючих углов, в которых они ютятся со своими семьями, и, взъерошенные, идут на работу, сунув в карман горбушку хлеба. Кухонные служанки продирают глаза, приходя в себя, только когда уже смотрят на холодные угли нерастопленного очага. А над ними их хозяйки ворочаются на украшенных рюшками подушках, грезя о горячем чае и мопсах. В предместьях старшие клерки застегивают воротнички и готовят деньги для проезда в омнибусе. Младшие клерки проверяют, не обтрепались ли у них манжеты, прихорашиваются, начищаются, чтобы в своей залатанной одежде и поношенной обуви выглядеть по возможности безупречно. И пополняют ряды легионов, что полируют булыжники Лондонского моста дважды в день.

Еще очень рано, и дамы полусвета, только что поужинав свежими горячими булочками прямо из пекарен, собираются отойти ко сну. Нарумяненные, с алыми губами, непокрытыми головами и обнаженными руками, они стоят в ленивых позах в дверных проемах. Курят, смеются, зазывают. Брайди они улыбаются, некоторые окликают ее по имени – одинокую женщину, шагающую по пробуждающемуся городу.

Или она не одна?

Брайди оборачивается. Пока никого.

Впереди вокзал Виктория – с новенькой односкатной крышей над платформами, призванной оградить благородных обитателей Пимлико и Белгравии от оскорбительных шумов и запахов железной дороги: дыма и пара, топота пассажиров, криков кондукторов, скрипа колес и шипения паровозов. Брайди минует деревянные хижины, воздвигнутые вместо кирпичных зданий, на строительство которых уже не хватило денег: все средства, выделенные на их сооружение, поглотила эффектная вокзальная крыша.