Весной 1895 года Амазасп уже перешёл во второй класс, а брат Воскан в четвёртый.

В это время Амазасп наслышался об армянской духовной семинарии «Нерсесян» в Тифлисе, где уровень знаний был намного выше, чем в Эриванском училище. Амазасп упросил отца позволить выехать в Тифлис для поступления в семинарию. Отец дал своё согласие, и осенью 1895 года Амазасп уже поселился в тифлисском караван-сарае Шадинова. На следующий же день после приезда в Тифлис он отправился к директору семинарии и уверенно заявил ему, что он хочет поступить в семинарию и готов сдать все экзамены. Директор, известный биолог-дарвинист Самвел Балагян, внимательно выслушал юношу, распорядился проэкзаменовать его по арифметике, армянскому языку, географии и русскому языку. Амазасп отвечал уверенно и был принят во второй класс.

Среди учителей был известный армянский писатель Перч Прошян, автор романов «Сос и Вардитер», «Хлебный вопрос» и других произведений, Амазасп Асатурович так вспоминал его: «Он фактически "выезжал" на колеснице своего авторитета, а учить — ничему нас не учил. Заслуженный старик, сияющий сединой и не лишённый юмористического "изобилия", он входил в класс с грозной дубинкой в руке, садился на место и начинал рассказ анекдотов, личных приключений и прочее. Затем, в последние минуты анекдотично проведённого урока, вызывал: "Ну-ка, бала-джан (сынок), иди сюда и расскажи, что знаешь по родному языку, по родной грамматике…" И пока вызванный ученик, пыхтя, приступал к чему-нибудь, гремел звонок».

В семинарии «Нерсесян» Амазасп учился в 1895–1897 годах. Максимализм в потребности знаний был у него заоблачный. Он мечтал о более глубоких знаниях. И закралось у него в мечты очередное дерзновенное деяние — поехать в Москву и поступить в знаменитый Лазаревский институт восточных языков. Он узнал, что это учреждение является просветительным центром, где обучаются в основном армяне. В результате он решил бросить учёбу в семинарии, поехать в Басаргечар и получить согласие родителей на поступление в Лазаревский институт. Отец был категорически против, считая эту затею детской глупостью. Дерзкий план Амазаспа был всеми воспринят как бессмысленная авантюра, и он был отправлен обратно в Тифлис.

Но Амазасп не был бы Амазаспом, если бы угомонился и сдался жизненной рутине. Это было 10 октября. Он, собрав вещи в небольшой узелок и имея в кармане всего десять рублей, которые объявил неприкосновенным запасом, отправился на вокзал, чтобы без билета доехать до Москвы. Интеллектуальная часть багажа, полученная в итоге двухлетнего пребывания в «Нерсесян»-семинарии, была несколько больше. За это время он приобрёл некоторую начитанность в области литературы, довольно основательно усвоил основы родного языка, его грамматики, несколько поднялись его познания по русскому языку, хотя по-прежнему он говорил ужасно грубо и с нетерпимым акцентом. Всё же необходимо признать, что наибольшую часть его умственного багажа составляли математические познания по арифметике, алгебре и геометрии, наличием которых он был обязан вниманию никогда не забываемого им преподавателя Арутюна Зорабяна. Кроме того, в этом багаже были и некоторые сведения из биологии, почерпнутые им через Самвела Балагяна из его интересной книги «Дарвинизм». О покупке проездного билета не могло быть и речи, ибо наличность в десять рублей была объявлена неприкосновенной. Пробыл в пути шестнадцать дней. Четыре раза был посажен за решётку и отпущен. Наконец в конце октября оказался в Москве. Город встретил его, не имевшего тёплой одежды, жутким холодом.

Амазасп Асатурович так пишет в своих воспоминаниях о поступлении в Лазаревский институт:

«По прибытии я немедленно отправился в Лазаревский институт, который находился в Армянском переулке (сейчас посольство Армении). Меня, конечно, швейцар не впустил в институт, но, заметив такую необычную фигуру, без пальто, выкрикивающего с ужасающим акцентом "Я хочу дрректора", учащиеся мгновенно плотным кольцом окружили меня и стали интересоваться, откуда я и почему в такое неурочное время явился в институт. В это время подошёл и один из воспитателей института — Ерванд Фадеевич Тагианосян. Я рассказал, откуда я и с каким трудом доехал до Москвы.

— Я из Басаргечара и хочу учиться! — объяснил я. — Мне дрректора нужно… Хочу поступить Институт…

Как сам воспитатель, так и ученики не вполне поняли, что значит "Басаргечар". Пришлось им подробно ответить на вопросы о Басаргечаре, о подробностях своего путешествия в Москву, о приключениях и сидениях за решёткой и о твёрдом желании поступить в Институт. Ученики, раскрыв глаза, жадно слушали мою Одиссею, сопровождая её возгласами: "Молодец, юноша! Настоящий герой! Это армянский Ломоносов! Принять, принять его в Институт!" Между тем внимательный Тагианосян всё ещё продолжал своё "исследование" необыкновенного и странного факта.

— Прямо не верится! Да, послушайте, это ведь нечто невероятное! — говорил он стоявшим тут же ученикам старших классов.

— Так, значит, ты хочешь теперь же поступить в Институт? Разве не известно там, на Кавказе, что для поступления в Лазаревский институт требуется соблюдение длительных формальностей, поступление в кандидатуру и т. д.? Значит, ты, явившись сюда прямо с вокзала, хочешь быть теперь же принятым?

— Да, — дерзко заявил я. — Хочу немедленно же поступить, хочу учиться, как вот они, эти ученики учатся! Где дрректор?

Ученики хором подтвердили:

— Принять, немедленно же принять его! Это армянский Ломоносов!

Тагианосян впал в большие размышления. О немедленном приёме не могло быть и речи. Как быть? А ученики всё более шумно и категорически кричали, требовали:

— Принять, немедленно принять! Это выдающийся случай! Приютить в Институте!

Больших, очень больших трудов стоило Тагианосяну успокоить ученическую массу. Он решил: "Надо поместить его вне Института, ибо без разрешения начальства нельзя его оставлять в стенах Института…" Решили вызвать заведующего Каспаровским приютом, помещавшимся тут же, недалеко. Он явился, но заявил, что нет возможности поместить меня в приют. Однако он взялся устроить меня в другом месте. Вместе с тем Тагианосян и ученики 8-го класса обязались на следующий день доложить о случившемся директору Института и просить о приёме. Совершенно успокоенный, я ушёл с заведующим приютом.

В местной армянской церкви работал звонарём некий Карапет. У него-то и поместили меня. Он принял меня, как Богом посланного, родного сына. У него я жил дней 10 в ожидании, что меня вызовут. Но не тут-то было. Доклад директору не был сделан. Я сильно нервничал, метался из стороны в сторону. Карапет быстро понял причину моей тревоги. И вот однажды он предложил: "Не лучше ли было бы самому представиться директору Института с просьбой?" Это предложение разрешило всё. Утром Карапет повёл меня и указал местожительство директора.

Лазаревский институт восточных языков, состоявший из трёх лицейских курсов, где преподавались восточные языки, и гимназического отделения, представлял собой выдающееся, крупное общественно-культурное учреждение, основанное армянином Лазаревым в начале XIX века — учреждение, сыгравшее весьма значительную роль в деле изучения и распространения армянской культуры и языка. Наряду с предметами гимназического курса здесь основательно изучались история и язык армянского народа. В Институте обучались, главным образом, дети армян.