Советской Армии. Для отрезвления он помещен в изолятор префектуры.

«Курземес Варде» («Слово Курземе»), № 295, 29.12.1939

Непрошенного гостя усмирили охотничьим ружьем

В селе Цауни Варкавской волости на торжество к Юрису Упениексу без приглашения заявился сосед Язеп Вилцанс со своим двоюродным братом Эдуардом Вилцансом. Язеп Вилцанс перебрал пива и принялся буянить, поэтому хозяин выгнал его из дома. Непрошенный гость стал неуправляемым и принялся ломиться обратно в комнату. Тогда Упениекс схватил охотничье ружье и выстрелил в сторону Язепа Вилцанса. Две дробинки ранили Вилцанса в грудь, а остальные — в руки. Пострадавший доставлен в больницу Красного креста в Даугавпилсе.

«Яунакас Зиняс» («Новости»), № 294, 28.12.1939

Добровольное общество пожарных Лиепаи, осн. в 1871 г.,

приглашает на ежегодный

МАСКАРАД

по случаю наступающего Нового года

31 декабря 1939 года, площадь Пожарных, 2

(в помещении бывш. Лиепайского Латышского общества)

Шляпки, серпантины, национальные кушанья

Играет штабной оркестр 15-го Лиепайского полка айзеаргов

Иллюминация и прожектор

Начало в 20 часов, окончание в 2 часа

Контрамарки выдаваться не будут. Плата за вход 1 лат с человека.

Комитет по развлечениям

«Курземес Варде» («Слово Курземе»), № 295, 29.12.1939

Ничего не могу поделать с глазами, они безотчетно впиваются практически в каждую молодую женщину, идущую навстречу. К сожалению, зимой трудно высмотреть что-то стоящее. Дни короткие, сумрачные, а девушки, укутанные в толстые пальто, поспешно разбегаются во все стороны и прячутся в теплых уголках. Они в основном смотрят под ноги, чтобы не поскользнуться на неровной ледышке; моего взгляда не замечают, а, если какая-нибудь и заметит, то тут же опускает глаза и продолжает изучать тротуар. Хочется подойти и заговорить, но смелости не хватает. А вдруг грубо отошьет, что тогда, от стыда сквозь землю провалиться? Нет, лучше не рисковать, пока ясно не почувствую — да, и я ее интересую.

По вечерам читаю Чака[14]:

Он только сошел с корабля,

до блеска начищены туфли,

в нем плещет как в полном бассейне

жажда женского тела.

Как я его понимаю! Может, начать с улицы Марияс[15], пока я еще ни с кем не познакомился,? Нет, все-таки — нет. Да, моряк Чака наверняка с презрением высмеял бы меня. У него бассейн чувств и море по колено, а я… неужели я трусливый слюнтяй? Нет, скорее робкий романтик, который мечтает о чем-то возвышенном, неизведанном, о прекрасном создании… я чувствую, что готов влюбиться в любую секунду. По- настоящему, так, чтобы ликующая нежность переполняла сердце, а не только бушевала там, ниже пояса. Улица Марияс мне не нужна. Не хочу так. Во мне бушует целый океан чувств, а там только туда-сюда да еще и триппер можно подцепить. Лучше уж проводить долгие зимние вечера дома с книгой и дожидаться весны.

Весной девичьи глаза засверкают ярче и взгляды станут сердечнее. Успокаиваюсь тем, что удержу себя в руках, и еще уповаю на судьбу. Ничего… никуда они не денутся.

Коля с того самого вечера в доме Плудониса ходит какой-то притихший, ни полслова о европейских политических бурях. То ли газеты перестал читать, то ли на солнце пятна исчезли? Или, может, до него дошло, что в тревогах о завтрашнем дне повинны бесы его собственного прошлого? Ну, в самом деле, уже давно пора прогнать их с божьей помощью. Вот если опять начнет впадать в панику, так и скажу — пора, Коля, тесать осиновый кол и гнать прочь эту нечисть.

После третьего Адвента[16] идем работать в Детскую больницу. Благодаря Колиным знакомствам и благосклонности предпринимателя Рейнбаха мы обеспечены работой надолго. По крайней мере, до марта, а то и до апреля. На территории больницы, отмечающей в этом году четырнадцатилетний юбилей, шум и грохот — кипят строительные работы. Главное — строительство двадцати четырех новых изоляторов, но это еще не все. И старым помещениям требуется ремонт. Палаты для маленьких пациентов, процедурные и другие помещения — работенка для нас. Стирая слои старой краски, конечно, поднимаем тучи пыли. Врачи морщат лбы, сестры милосердия — носики, и все вместе пытаются заслониться от нашего вторжения белыми простынями. Как же иначе, понятное дело, но иногда, выходя наружу, когда я неожиданно встречаю существо в сине-белом облачении, вдруг чувствую себя, словно грешник, случайно затесавшийся в царство ангелов. До работы в больнице гордился, что мои портки, вконец заляпанные краской, стали такими жесткими, что, если их поставить, они так и будут стоять — сложить нельзя, только сломать можно. А вот теперь, рядом с накрахмаленной белизной, уже не чувствую себя столь уверенно. То, что недавно вызывало гордость в собственных глазах, теперь пробуждало чуть ли не стыд. Более того, теперь, чтобы пройти несколько шагов от дома до больницы, надеваю приличную одежду, а в маляра переодеваюсь, лишь когда оказываюсь среди банок краски и мешков мела. Коля усмехается над моими переодеваниями.

— Ну, ты вырядился прямо как на прием к китайскому императору. Стал стыдиться спецовки маляра? Может, и самого ремесла тоже?

— Прекрати, что тебе взбрело в голову? — так я и думал. Разве Коля обойдется без своих шпилек? — А тебя что — досада берет, что я хожу по улице нормально одетым? Для работы-то я переодеваюсь, не во фраке же крашу.

— Ха-ха, во фраке. Ну, насмешил, — Коля улыбается дружелюбно. — Да я тебя понимаю. Самому по молодости нравилось прифрантиться. Ясен перец, в грязных обносках красивую девчонку не подцепишь.

— Ну, не поэтому.

— Поэтому, поэтому…Скажи, как на духу, Матис, ты чем занимаешься по вечерам? Книжки читаешь?

— Ну, читаю… и что?

— Ничего, ничего, молодец. Мне только кажется, что тебе нужно чаще бывать на людях. При полном параде.

— И где это?

— Да где угодно. Сидеть дома в твои года… какой смысл?

Вдруг такие странные вопросы. Не понимаю, к чему он клонит.

— Ну, и что мне нужно делать? Теперь, зимой?

— Ну… у меня тут нарисовалась одна идейка. А что если нам в новогодний вечер посетить мероприятие Торнякалнского общества помощи латышам? То есть, бал.

— И что я там буду делать? Я же не состою в обществе.

— Ничего. Хватает того, что я состою. Приглашение на двоих.

Вдруг представил себе, как Коля берет меня под руку, и мы вдвоем, словно дружная пара, гордо входим в двери общества. Меня разбирает смех.

— Что ты ржешь, как придурок? — Коля хмурит брови, а я не могу остановиться.