Попробую остыть у картотеки. Сдаюсь в плен любому, самому жалкому подобию порядка. Мне надоело ходить ферзем. От вольных движений слева падает лес, справа корчит морды однорукий король. Лучше сидеть в почтовом ящике и выталкивать всю поступающую почту обратно, а когда никто никуда не пишет, слушать сквозь воспоминание школьный звонок и думать, что последних четырех лет, когда я начал безудержно влюбляться, еще не бывало.

С заполненным требованием в правом манипуляторе иду к библиотечному барьеру. Карамзин, «О солитонном режиме трехчастотных когерентных взаимодействий импульсов при дисперсии групповых скоростей».

«Оставьте требование, а за книгой подходите через пятнадцать минут», — доносится до меня сквозь вату в ушах. Всего-то, оказывается, нужно было услышать человеческий голос. Простой женский голос. Выгнув тонкое запястье, она указала на красную коробочку для заказов и вернулась к распределению книг и формуляров. Ее худенькие оголенные до плеча руки выглядели на фоне уложенных пластами громадных фолиантов гибкими и изящными, а лицо — таким приветливым и спокойным, что я чуть было не осмелился ее позвать. Как ты хороша! Как прекрасны все далекие и недосягаемые, не закованные в броню неприступности, тихо перешедшие из ангелов в люди.

Так и не оживший валун языка во рту молча благодарит ее. Завихрения импульсов, скоростей, а главное, времени устаканиваются. Деревянные стрелки настенных часов изображают гимнастическую фигуру, эквивалентную четырнадцати ноль-ноль. Тревожная месса переместилась из головы в живот.

Похлопывая себя по бедру оцарапанной утром в автобусе папкой, я направился к раздевалке. В местной столовой сносные обеды только по четвергам, когда готовят свекольник и жареную рыбу, а в остальные дни меню однообразно и более чем уныло: суп капустный лист, рагу с Овном, компот из мертвых груш. Шашлык и салат «Каналья» не подают никогда. Поэтому путь мой лежит в «Розмари», поближе к недорогим пельменям со сметаной, черным хлебом и томатным соком.

Там на бледно-зеленой стене висит видная с любого места копия хорошо известной картины «Девочка с персиками». Напротив малиново светится реклама сандеев. Над сверкающими салатницами и вращающимися тарелками с безукоризненно нарезанными ломтиками рыбы и сервелата лоснится желтое лицо продавца.

Я сажусь спиной к празднику жизни, разыгравшемуся в витрине, ставлю перед собой тарелки с дымящимся кушаньем и складываю газету на ширину колонки, чтобы она не занимала лишнего пространства на столе. Рядом есть свободные места, их занимают двое молодых мужчин, одетых в одинаковые черные костюмы и однотонные галстуки. Один из них постарше, рыжеват и медлителен, как лемур, второй — брюнет отточенно спортивного вида.

Так как они вошли без верхней одежды, то скорее всего очутились здесь проездом, будут есть быстро, сидя с легким наклоном друг к другу, коротко переговариваясь и поглядывая на часы. Уже приступили. Начинают обильно перчить суп харч-харч и покрывать хлеб душераздирающим слоем горчицы. Я баландаю пельменину в чашке со сметаной и читаю о результатах баскетбольных матчей в суперлиге «Б».

— Ничуть не жалею, что ушел из райкома комсомола, — говорит лемур медвяным голосом. Наверное, во рту у него золотой зуб. — Спайка с бывшим главой администрации меня не устраивала, зато теперь существует другой путь наверх. Я могу использовать Ластина в своих целях и знаю, что он не будет действовать мне наперерез. На этапе предварительных переговоров справится существующая команда, затем я думаю подключить тебя и Свету. Игра предстоит жесткая, поэтому решай, справишься ли ты. Ответ мне нужен как можно скорее.

— Я готов, Олег, — раздается голос брюнета. Он звучит несколько напряженно, словно тот пытается разгадать, какая разведка его вербует — японская или немецкая.

— Пойми, что правила одинаковы для всех. Я не могу сделать исключение ни для своей любовницы, ни для институтского друга. Что касается работы, то все другие дела остаются в стороне, таков мой принцип.

— Я понимаю…

— Не перебивай. Ты лучше скажи: сможешь ли ты раз и навсегда выбрать между деловой карьерой и карьерой в спорте?

— Ты имеешь в виду танцы? Я не занимаюсь уже полгода.

— Вот как? Ты не говорил! У тебя вроде была новая партнерша?

— Она тоже ушла. Правда, не по своей воле.

— Вы же, кажется, собирались пожениться?

— Ее мать была категорически против. Самодурка, каких свет не видывал. Готова была загубить девчонке будущее, лишь бы не выпустить ее из-под своей опеки. Мы же с Ириной второе место на Европе заняли.

— И где она сейчас?

— У родителей в Грозном. Тут она жила с шести лет у тетки. Английская спецшкола, бальные танцы, крутой институт — это все теткина заслуга. Только если Ира любую вещь ловила буквально на лету, то ее мамаше приходилось вдалбливать все в голову часами: почему дочери нельзя уезжать из Москвы, почему на костюмы приходится тратить большие деньги, зачем приходит этот юноша, то есть я, ну и так далее. Но, знаешь, подобные нервотрепки стоили того, чтобы Ира продолжала танцевать. У нее был талант.

— У вас что-то случилось?

— Ее украли. Какой-то Закир или Захер увидел ее и захотел в жены. Когда он узнал, что у девчонки пятьдесят процентов кавказской крови, то решил действовать по старинке. Тетке позвонили и сказали: «Жал, што она у вас кусаэца, за эта кармит нэ будэм». Я носился по городу и собирал деньги для выкупа, хотя все больше понимал, что ее вряд ли отдадут. Эти гады просто решили срубить дополнительный барыш, поэтому и засветились перед нами. Я купил, где посоветовали, два «калаша» и патроны. Вся эта вонючая братия сидела в частном доме в Коломне. Из соседних ларьков им приносили жратву и водку. Нужно было выманить их наружу и надрать жопу как следует, они же обыкновенные трусы. Даже удивляюсь, отчего местные так лебезили перед ними. Жмоты и трусы поганые. План, как с ними справиться, был у нас с приятелем на мази, и тут приезжает в Москву ее мамаша. Дочери нет. С ней припадок, истерика. Несколько раз тетка оттаскивала ее от телефонного аппарата, потому что та решила сообщить все властям. Эта паникерша ходила по квартире с флаконом корвалола и всех нас называла извергами. Она сбежала-таки из дома, помчалась на Лубянку, давала там налево и направо взятки, умоляла, чтобы мой и теткин телефоны поставили на прослушку, и, по ее собственным словам, три раза падала в обморок. В итоге был штурм, после которого Ирина три дня пролежала в реанимации. На этом танцы закончились. Вот такие дела, Олег.

Какой чистый и приятный звук издает простая фаянсовая тарелка, когда о край легко задевают ножом или вилкой. В который раз, не в первый и не в десятый, я задумываюсь о случайностях и снах. В отличие от времени, похожего на мозг любой из обезьян, сны могут иметь три различных содержания: прошлое, настоящее и будущее. Сон вида настоящее бывает наиболее редко и заканчивается пробуждением, он не уходит, выцветая, в тьму, равную той, из которой появился.

Сегодня ночью я проснулся оттого, что попугай откусил мне палец. «Каким же образом, — думал я, лежа в темноте, — попугаи проникли в мое отдыхающее сознание и почему до сих пор я не видел там Лолу?» Накануне я читал очередной детектив. Со страниц истории попугай и слетел. Он прыгал по клетке, кричал какую-то чушь про то, как муж загубил свою жену, потом хохлился и честным голосом просил сахару. Затем, стервец, тяпнул меня за палец. Почему же глупая птица так легко впорхнула туда, где уже давно ожидаю я Лолу?