– Иди ты! Эх-ма, ну и жизнь пошла, ага!

Но когда Валерьян Юрьевич начал делиться планом, у Панасоника постепенно отвисала челюсть, а маленькие глазки, которых почти не было видно из-за постоянного прищура, наконец раскрылись и оказались блекло-коричневого цвета. Наступила пауза, заполняемая кваканьем лягушек на утренней зорьке. Панасоник шмыгал носом, утирая его рукавом потертого пиджака, Валерьян Юрьевич нетерпеливо спросил:

– Мне рассчитывать на тебя?

– Оно конечно, тока я… это… не смогу. Я дурак полуграмотный.

– Ничего, по ходу пьесы учить тебя буду. Или трусишь?

– Не, я не трус… а все ж страшновато как-то. А кого посмекалистей у тебя на примете нету?

Валерьян Юрьевич смотрел вдаль, на ровную гладь воды, подсвеченную рассветом, на мошкару, встрепенувшуюся после прохладной ночи, на дымку, курившуюся над землей и рекой, вслушивался в лягушачьи переливы, показавшиеся симфонией. Вот он, смысл: живешь, видишь, слышишь. Сколько там осталось, что будет сегодня, наступит ли завтра, что почувствуешь, уходя туда, откуда никто не возвращался? Валерьян Юрьевич заговорил пространно, Панасоник никак не мог уловить ответ:

– Я многое упустил из того, что мне дано. Большинство думает, я черствый, бездушный, скупой, мне и кличку дали – Кувалда. А я любил и люблю работать, знаю, сколько стоит заработанная копейка, чтобы просто так ее разбазаривать, знаю, что наступают плохие времена и никто не подаст ни рубля, все умеют только требовать и брать. А когда на тебе одном лежит ответственность за все, что ни произойдет, когда от тебя зависят сотни людей, тут уж не до сюсюканья. Вот так я и остался один. Вокруг толпа, а я один. Может, что-то делал не так, но я обычный смертный… хотя необычный, потому что мне не прощают ни успехов, ни поражений. Мертвую собаку никто не пинает, а меня можно.

– Да чё ты, Юрьич? – наконец понял Панасоник, о чем так долго говорил Валерьян Юрьевич. – Чё расстроился? Жив и – слава богу, ага. А я сделаю, чего скажешь, тока… плохо буду делать, ой, плохо.

– Вот и хорошо, что плохо, – улыбнулся Валерьян Юрьевич, покосившись на него. – Мне нужны твои документы.

– Так это… дома они. Давай на катере смотаемся, я живу у берега.

– Поехали! А знаешь, Панасоник, у нас может получиться славная шутка.

Залезли в катер…

Завтракали вчетвером, Павлик заявился под утро, не прилег, сонный сел за стол. Именно он изображал покойного мужа Гертруды, натянув тончайший чулок на лицо. Главное, создать атмосферу, в которой бабочка покажется носорогом. Алик посматривал на Лилю, которая как бы ушла в себя, только блуждающая улыбка время от времени появлялась на ее лице, а это опасный симптом. Если ее посетит идея – туши свет и прячься, не остановит никто и ничто. Лиля, как средневековый таран, будет переть к цели.

– Я простудился, – констатировал Марат, опустив нос в чашку с чаем. – У меня насморк. Может, температура поднялась. И кашель начинается.

– С чего бы? – фыркнула Лиля. – Теплынь стоит не майская.

– Я час провел в холодной воде. Хоть и не майская теплынь, а вода холоднющая.

– В костюме, который был на тебе, плавают аквалангисты во льдах, – возразила безжалостная Лиля. – Хватит ныть, ты мужчина. Пашка, как там твоя каракатица, спеклась?

– Печется, – невесело ответил тот. – Начинайте с ней работать, мне уже невмоготу.

– Начнем, как только получим заявку. Знаете что, я навещу Гертруду, спрошу, беспокоит ли ее призрак мужа, ну и коснусь проблем ее подруги. А ты, Паша, с сегодняшнего дня приступай к следующему объекту.

– А перерыв мне не полагается? – не обрадовался новому заданию Паша. – Я устал, отдохнуть хочу.

– На том свете отдохнем сколько пожелаем. – Лиля сходила в свою комнату, принесла картотеку в коробке и принялась перебирать листы. – Мы тоже устали, вкалываем без выходных. И заметь, Паша, у нас более сложная работа – почти разведцентр, к тому же мы придумываем фокусы… А, вот она, держи красотку.

Паша взял лист с фотокарточкой, кисло поморщился:

– Меня заранее тошнит от нее.

– Неудачная фотография, на самом деле она супер, – была неумолима Лиля. – Зовут Изольда, блондинка, богатая вдова. Золотом обвешана, как витрина ювелирного бутика. Мужа застрелили полтора года назад, он был сначала братком, потом стал очень уважаемым бизнесменом, с которым считались местные власти. Заведовал фермерскими хозяйствами, выращивал овощи и выпускал консервы, конечно, не сам. Его первая жена повесилась. У Изольды крепкие нервы, говорят, он лупил ее нещадно, и ничего, выжила. Не исключено, что она и заказала мужа…

– Не хватало, чтобы и меня укокошила, как напоминание о муже.

– Глупый. Женщина она молодая, тридцать пять всего, любовников не имеет…

– Кому нужна такая корова? И богатства не захочешь.

– …Наверняка ночами плачет от тоски, – не унималась Лиля, – так что твои шансы стопроцентные. Перед такой красотой, как у тебя, ни одна не устоит. Высок, строен, блондин с небесными глазами. Нет, природа несправедливо отдала тебе все достоинства мужчины. В общем, поспи до вечера – и вперед.

– Да что там, повезло тебе, – поддержал ее Марат. – Я бы с удовольствием на твое место…

– А я на твое, – буркнул Паша.

– Лилька не пускает, – вздохнул Марат. – Шансов у меня нет.

Она забрала у Паши карточку, хихикнула:

– Послушайте, как он ее называл: «Котеночек мой шелковый. Цыпуля. Лапа, лапуля, лапонька. Мышка-норушка. Кисонька, кисуля…» Я бы, как первая жена, удавилась. О, вот интересно! Груди Изольды он называл «мои малышки», кстати, у нее седьмой номер бюста. Но его лексика во время ссор ни с чем не сравнима. «Чуня. Чучундра. Жиртрест». Почему-то «Оклахома» и «Барахолка». Видимо, особые ассоциации возникали, когда он злился. Паша, выучи наизусть и действуй. Наша мышка-норушка весом сто пятнадцать кэгэ при росте метр шестьдесят четыре попивает, по вечерам часто заходит в бары.

– Ммм! – страдальчески протянул Паша. – Я чувствую себя жертвой.

– Ну, мне пора, я побежала…

– Куда? – подскочил Алик.

– У меня есть еще обязанность клиентов принимать, не можем же мы заниматься только плановыми призраками. Нам нужно всех обласкать и помочь.

Алик двинул за ней в комнату с угрозами:

– Только попробуй ввязаться во вчерашнюю бойню, я тебя… я тебя…

Лиля подступила к нему, встав нос к носу, и коварно улыбнулась:

– Ничего ты мне не сделаешь. И потом, с чего ты взял, что я ввяжусь? У меня мозги на месте.

Он сжал губы, кулаки тоже и процедил, негодуя:

– Мозги у тебя на месте, но вывернутые наизнанку. Повторяю: не лезь. Я как вижу, что ты думу думаешь, а глаз останавливается, как у крокодила перед добычей, мне становится не по себе. Призраков, куда ни шло, нет, а убийцы есть. Помни об этом.