Шелковая простыня казалась чересчур тяжелой и дорогой. И похожей на лихорадку – одновременно и горячей, и холодной. Дыхание изменилось – Макбет понял, что Леди проснулась.

– Что случилось? – сонно спросила она.

– Ничего, – ответил он, – просто не спится.

Она прижалась к нему и погладила по груди и плечам. Иногда они дышали в такт – как сейчас, например. Словно они были частью одного организма, сиамскими близнецами или двумя легкими – это ощущение появилось у него, когда они рассказывали друг дружке свои истории, а сейчас он знал, что больше не одинок.

Ее рука скользнула вниз, на татуированное предплечье, а потом она погладила шрамы. Он рассказывал ей о них. И о Лориэле тоже. Друг от друга у них просто-напросто не осталось секретов. Секретов не было, но о некоторых отвратительных подробностях она умолчала – по его же просьбе. Ведь она его любит, и это главное, поэтому ему совершенно не нужно больше ничего знать о ней.

Он перевернулся на спину. Рука Леди двинулась по его животу, а затем замерла. Леди была королевой. А ее подданный под шелковой простыней послушно поднялся ей навстречу.

Когда Дуфф улегся в постель рядом с женой, прижавшись к ее спине и вслушиваясь в ее ровное дыхание, воспоминания о случившемся начали отступать вместе с ночной темнотой. Здесь он всегда себя так чувствовал. Они познакомились в бытность его студентом. Она происходила из обеспеченной семьи и выросла в западной части города. Сперва ее родители отнеслись к нему с известной долей недоверия, однако мало-помалу эти снобы прониклись симпатией к тщеславному и трудолюбивому юноше. И семья у Дуффа тоже была достаточно уважаемой – так считал его тесть. Ну, а все остальные почти машинально ему поддакивали. Брак, дети, дом в Файфе, где дети росли, не вдыхая отравленный городской воздух, карьера, работа. Много работы. Бесконечные дни и повышение по службе, которое маячило в будущем. А время – это всего лишь ржавчина. Так уж оно сложилось. Нет, его жена была ему хорошей супругой, не в этом дело. Она была рассудительной, заботливой и верной. А он сам? Разве сам Дуфф не был ей хорошим мужем? Он обеспечивал семью, откладывал на образование для детей, даже купальню на озере построил. Да, ни ей, ни тестю жаловаться не приходилось. Но Дуфф был тем, кем был, его уже не изменишь. Дом и семья – это, конечно, много хлопот, но зато в обмен он получал покой. Здесь жизнь шла своим чередом, по собственному плану и не зависела от того, что происходило там, за стенами дома. Почти не зависела. И порой он действительно нуждался в такой реальности – или ее отсутствии. Порой.

– Ты вернулся… – пробормотала она.

– К тебе и детям, – сказал он.

– …посреди ночи, – закончила она.

Он вслушивался в воцарившееся молчание, пытаясь понять, было оно добрым или злым. Потом он ласково положил руку ей на плечо и надавил пальцами на уставшие мышцы. Он знал, что ей будет приятно.

Дуфф закрыл глаза.

И вновь увидел все это.

Каплю дождя, повисшую на самом краю визора. Мужчину, стоящего перед ним на коленях. Он стоял, не шелохнувшись. Шлем с рогами. Дуфф хотел что-то сказать ему, но у него не получилось. Вместо этого он вскинул на плечо винтовку. Почему же он не дергается? Капля – она скоро упадет.

– Дуфф, – проговорил сзади Макбет, – Дуфф, не надо.

Капля сорвалась и полетела вниз.

Дуфф выстрелил. Выстрелил. Выстрелил. Выстрелил.

Три раза.

Мужчина перед ним медленно завалился на бок. Дуффу казалось, будто наступившая тишина вот-вот оглушит его. Он опустился на корточки рядом с убитым и стащил с него шлем. Когда Дуфф увидел, что перед ним не Свенон, его словно окатили ледяной водой. Молодой паренек лежал, закрыв глаза, так что казалось, будто он мирно спит.

Дуфф развернулся и посмотрел на Макбета, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. По-прежнему не в силах выдавить из себя ни слова, Дуфф замотал головой. В ответ Макбет лишь кивнул и снял шлем со второго. Тоже совсем мальчишка. У Дуффа сдавило горло, и он закрыл лицо руками. За своими собственными рыданиями он слышал вопли мальчишки, похожие на крики чаек:

– Нет, пожалуйста, не надо! Я ничего не видел! Я никому ни слова! Пожалуйста! Да мне все равно в суде не поверят! Я не…

Крики смолкли. Дуфф услышал тихий удар об асфальт и негромкое бульканье, а потом вернулась тишина. Он открыл глаза и лишь сейчас заметил, что второй парнишка одет в белое. В горле зияла дыра, и одежда стремительно впитывала бьющую из раны кровь. За парнем, тяжело дыша, стоял Макбет с кинжалом в руке.

– Ну вот, Дуфф, – хрипло проговорил он, – вот я и выплатил тебе долг.

Дуфф надавил сильнее, зная, что причиняет боль. Другой рукой он зажал лежавшему перед ним человеку рот и вдавил его голову в кровать. Человек отчаянно задергал руками в наручниках, которыми был прикован к кровати. В луче солнечного света Дуфф отчетливо видел тонкие синие артерии, сетью раскинувшиеся вокруг черного зрачка в вытаращенных глазах прямо под татуировкой «Северяне = жизнь + кровь». Он видел, как окрасились красным его собственные пальцы – указательный и средний, – когда он вдавил их в рану на плече байкера.

«Пойти на все, – думал Дуфф, – ради полиции и граждан». И вновь спросил:

– Кто из полицейских ваш осведомитель?

Он вытащил палец из раны, и человек перестал кричать. Дуфф медленно убрал ладонь с его лица. Раненый молчал. Дуфф сорвал с него повязку и опять надавил пальцами на рану.

Он понимал, что рано или поздно добьется ответа. Что человеческая выносливость не безгранична и что любой татуированный качок в определенный момент ломается и делает то, чего от себя никогда не ожидал. Потому что верность людям не свойственна, а вот предательство – наоборот.

Двадцать минут.

Двадцать минут потребовалось Дуффу, чтобы войти в больницу и выбить у этого татуированного качка все подробности о том, кто, где, когда и достаточно доказательств, чтобы осведомитель не смог отпереться. И если прежде сам факт того, что у них в полиции сидит осведомитель, казался ему на редкость паршивым, то сейчас Дуфф с трудом мог поверить собственному везению.

Тридцать минут.

За тридцать минут Дуфф успел сесть в машину, доехать под редкими, ленивыми каплями дождя до Главного управления, дождаться от секретарши комиссара снисходительного разрешения войти, опуститься в кресло перед Дунканом и произнести одно-единственное слово: «Кавдор». Наклонившись над столешницей, комиссар спросил Дуффа, уверен ли тот, ведь речь шла о начальнике Отдела по борьбе с преступными группировками, потом откинулся на спинку стула и провел рукой по лицу. Дуфф впервые услышал, как Дункан выругался.

Сорок минут.

За сорок минут Дункан успел выяснить, что Кавдор взял отгул, позвонить Макбету и дать ему приказ об аресте Кавдора. Восемь гвардейцев окружили дом Кавдора – огромную усадьбу в западной части города, в районе, откуда по-прежнему вывозили мусор, а бродяг выгоняли. Из усадьбы открывался сногсшибательный вид на море, а ближайшим соседом Кавдора был бургомистр Тортелл. Гвардейцы припарковали машину за два квартала от усадьбы и парами подобрались к дому с четырех сторон.