я, – мне ничего не нужно. Я приехал поработать в архиве, это моя профессия, эта библиотека почти неизвестна на Западе. Я ищу старинные хроники.

Старик перебросил через плечо полу плаща, в точности как делают актеры перед сценой дуэли.

– Это ложь! – воскликнул он с порывом. – Вы явились сюда по другой причине.

Его воинственный настрой отнюдь меня не страшил, я не боялся, что он на меня нападет: тем не менее я почувствовал странную подневольность, словно он вытащил наружу вину, которую я тщательно в себе прятал. От стыда я опустил глаза и увидел, что раскрытая на столе книга – сочинение Святого Августина. Я прочитал следующие слова: “Quomodo praesciantur futura”[9]. Это было совпадение, или кто-то хотел, чтобы я прочел эти слова? Кто, если не этот старик? Ведь это он заявил мне о своих осведомителях, он сам их так назвал, и все это показалось мне зловещим и безвыходным.

– Я приехал на поиски Ксавье, – сознался я, – это правда, я разыскиваю его.

Он торжествующе на меня посмотрел. Сейчас на его лице была написана ирония или, может, издевка.

– И кто же этот Ксавье?

Вопрос показался мне предательским – он отменял наш молчаливый договор, что он должен знать, кто такой Ксавье, и поэтому не должен был у меня спрашивать. А я не собирался ему отвечать, я это тоже чувствовал.

– Ксавье – мой брат, – соврал я.

Он злобно рассмеялся и ткнул в меня указательным пальцем.

– Ксавье не существует, – сказал он, – Ксавье – это только призрак. – Он раскинул руки, как бы охватывая всю комнату. – Мы все мертвые, вы еще не поняли? Я мертв, этот город мертв, сражения, пот и кровь, слава и власть, которой я обладал: все это мертво, ничего ничему не послужило.

– Нет, – сказал я, – всегда что-нибудь остается.

– Что? – спросил он. – Ваши воспоминания? Ваша память? Эти книги?

Он сделал шаг в мою сторону, и я содрогнулся, потому что знал, что он собирается сделать, не знаю, каким образом, но я это знал. Сапогом он отшвырнул комочек, лежавший у него на пути, и я увидел, что это дохлая мышь. Он двигал ее по полу и говорил с издевкой:

– Или же эта мышь? – Он снова засмеялся, и от смеха его у меня похолодела кровь. – Я крысолов из Гамельна! – вскричал он. Потом его голос стал любезным, он назвал меня профессором и сказал: – Простите, что я вас разбудил.

– Простите, что я вас разбудил, – сказал отец Пиментель.

Это был человек под пятьдесят, крепко сбитый с простодушным выражением лица. Он протянул мне руку, и я в смущении поднялся.

– Благодарю вас, – сказал я, – мне снился кошмарный сон.

Он присел на кресло рядом с моим и успокоил меня движением руки.

– Я получил ваше письмо, – сказал он, – архив в вашем распоряжении, можете работать сколько угодно, но полагаю, что сегодня вы остановитесь у нас, я велел приготовить вам комнату. – Теотонио принес чай и сладости, мне показалось, это был pão de lо́.

– Благодарю вас, – сказал я, – ваше гостеприимство меня ободряет. Но заночевать сегодня я у вас не смогу, направляюсь в Калангуте, уже оплатил машину, предполагаю узнать кое-что об одном человеке. Вернусь через несколько дней.

IX

В жизни может так сложиться, что однажды вам доведется заночевать в отеле «Зуари». В первую минуту может показаться, что вам не очень-то повезло, но впоследствии в воспоминаниях, когда из памяти стираются непосредственная острота физических ощущений, запахи, цвета и та животинка, что сидела под умывальником, картина бледнеет, но от этого становится только лучше. Прожитая и отошедшая в прошлое реальность уже не кажется столь ужасной, какой была на самом деле: наша память – отменная фальсификаторша. Комбинирует без спроса, по своему усмотрению. Гостиницами вроде этой переполнено наше воображение: мы их знаем по книгам Конрада и Моэма, по американским фильмам, снятым по романам Киплинга и Бромфилда; они нам кажутся почти родными.

Я прибыл в отель «Зуари» поздно вечером; кроме него – что нормально для Индии – выбора не было. Городок Васко да Гама в штате Гоа безобразен даже в темноте; по улицам бродят коровы, шастает беднота в западных шмотках – наследие португальского господства – и поэтому тут нет ничего удивительного. Нищих полно, но здесь нет ни храмов, ни святилищ, местные нищие не просят милости Вишны ради, не сыплют цитатами из священных текстов и не благословляют направо-налево; здешние нищие – притупленные, молчаливые – бродят по улицам как ходячие мертвецы.

В холле отеля была полукруглая стойка, за которой сидел толстый портье и разговаривал по телефону; он разговаривал, регистрируя вас, разговаривал, выдавая ключи; и даже на заре, когда первые лучи сообщали вам, что можно, наконец, избавиться от вашего гостеприимного номера, вы обнаруживали, что он разговаривает по телефону и сообщает монотонным, приглушенным голосом что-то для вас неразборчивое. С кем непрерывно разговаривает портье гостиницы «Зуари»?

Если верить табличке при входе, в отеле «Зуари» имеется просторный dining room на втором этаже, но в тот вечер там было темно и пусто – ни столов, ни стульев. Я поужинал на патио, во внутреннем дворике, увитом бугенвиллеями и наполненном одуряющим ароматом цветов; здесь стояли низкие столики и деревянные скамейки; дворик был едва освещен. Я съел крупных креветок, размером с лангуста, сладкое из манго, выпил чаю и что-то наподобие вина, настоянного на корице. За все это я заплатил что-то около трех долларов, что меня несколько приободрило. Вдоль патио шла веранда, на которую выходили окна номеров, и тут же, во дворике, между камней, бегал белый кролик. За столом в глубине двора ужинала семья индусов. Рядом с моим столом сидела блондинка неопределенного возраста со следами увядшей красоты. Она ела по-индийски, тремя пальцами, скатывая одинакового размера рисовые шарики и обмакивая их в соус. Мне показалось, что она англичанка, и, как выяснилось в дальнейшем, она ею была. Взгляд ее казался безумным, но не всегда, а лишь временами. Позже она рассказала мне свою историю, которую здесь неуместно пересказывать. Возможно, это был лишь тревожный сон. Но в отеле «Зуари» розовые сны и не могут присниться.

X

– С восемнадцати лет я работал почтальоном в Филадельфии, таскал по улицам переброшенную через плечо сумку каждое утро: и летом, когда подошвы вязнут в раскаленном асфальте, и зимой, когда скользишь и падаешь на обледенелый снег. Ты не представляешь, сколько писем я разнес, тысячи. Письма богатым, судя по адресам. Письма со всех концов света: из Майами,