– Вот и делай добро людям.

– Желаете сами провести розыск? – спросил Пушкин.

– Нет уж, раз намутили – будьте любезны копаться, – ответил Свешников. – Пока скальпель Богдасевича не призовет вас к ответу. Алексей, может, не стоит так утруждаться из-за приезжего?

– Он москвич.

– Да с чего взяли?!

– В номере нет ни одного чемодана. В Москву так не ездят.

Пристав хотел что-то возразить, но веского слова не нашлось. А препираться с Пушкиным просто так – бесполезно. Свешников знал, что у того на все найдется ответ. Не совладаешь голыми руками.

– Господин пристав, нельзя ли сфотографировать место преступления?

– Можно, господин сыщик! – радостно ответил Свешников. – Но только в Петербурге. У нас в Москве полицейских фотографов еще не имеется. Да и к чему? Все друг друга и так знают.

– Убитого не знаете.

– Не мелочитесь, Пушкин.

Сыщик вынул блокнот для эскизов, но передумал и спрятал в карман.

– Как прикажете.

– Ну, что, возмутитель спокойствия, подвести вас до сыска? – Свешников был благодушен и незлопамятен. И уважал умение Пушкина находить преступников ловко и просто, будто в воду глядя.

– Благодарю, Константин Владимирович, у меня тут еще дела.

– Может, вниз спустимся? Поздний завтрак «до журавлей»? Угощаю.

– Нет, – слишком резко ответил Пушкин. – Я сыт. И времени в обрез. Номер прошу опечатать.

С этим он торопливо пошел к лестнице. Нельзя же объяснить, к чему может привести его появление в зале ресторана. Ангелина общественных приличий не признает.

Свешников приятельски ткнул доктора.

– Со вскрытием не подкачаешь? Хочется утереть нос этому умнику. Он человек дельный, и даже талант, но тут честь нашего участка.

Богдасевич и бровью не повел.

– Не извольте беспокоиться, господин пристав, от моего скальпеля еще никто не уходил, – ответил он, поглаживая кожу докторского саквояжа.

10

Любопытство – не порок, если умело его скрывать. Даме с чашечкой кофе помогала вуаль. Черная сеточка прятала жадный интерес, с каким она следила за дальним столиком. Внешне ничего особенного не случалось. Полный господин, которого называли Пе-Пе, продолжал неумеренно поглощать пищу, как будто голодал неделю. К жене он обращался «Маришка», дама была тиха и печальна. А господин со следами запоя, Викоша, потянулся к графинчику с водкой. Маришка сделала робкую попытку остановить его, но тот ее не слушал. Викоша опрокинул рюмку, сморщился и тут же налил вторую. Закусил он из тарелки Пе-Пе, вытащив пальцами кусок мяса. Что вызвало бурное возмущение хозяина тарелки. Движения человеческих характеров, за которыми виднелись непростые отношения, приковали интерес дамы, как вдруг вялотекущие события немного ободрились.

К столику Пе-Пе подошла модно и со вкусом одетая дама без лишних украшений. Маришка бросилась к ней, как к спасению, они обнялись и расцеловались с нежностью. Маришка называла ее Ольгой. При появлении дамы принято, чтобы мужчины встали, выразив почтение. Или хоть стул следует подать, если официант не успеет. Ничего подобного не случилось. Оба джентльмена не сочли нужным не то чтобы оторваться от тарелки и рюмки, а хоть голову повернуть в сторону пришедшей. Подобное поведение не задело Ольгу, она, видимо, уже привыкла не замечать манеры этих мужчин.

– Гри-Гри нет? – спросила она с тревогой.

Маришка выразила удивление, что он опаздывает больше чем на час.

Пе-Пе смазал сальные губы тыльной стороной ладони.

– Чему удивляться? – сказал он, чуть повернув к ней голову. – Бестолочь и тюфяк…

Викоша хрипло засмеялся.

– Оленька, присядешь? – Маришка сама пододвинула ей стул.

– Нет-нет, я пойду, – ответила она, что-то шепнула Маришке на ушко и громко добавила: – Если Гри-Гри объявится, пусть даст знать домой.

Она ушла слишком быстро, словно не хотела и не могла здесь оставаться. Мужчины не изволили проводить ее вставанием. Маришка присела рядом с Пе-Пе и зажала рот ладошкой. Она низко опустила голову, чтобы не показывать слез.

Скрытая вуалью дама следила неотрывно. Ничто более не занимало ее, даже богатая вдова с брильянтами – Ангелину веселила бравурными венгерскими мелодиями пара сонных скрипачей в косоворотках голубого шелка.

Дама будто ждала, что скоро здесь случится что-то нечто важное, но подошел официант и шепнул, что ее срочно просят, а угощение – за счет заведения. С сожалением она оставила кофейную чашку и вышла из ресторана. В гардеробе надела полушубок и направилась в холл. Сандалов был за конторкой, он незаметным знаком подозвал даму. Когда она подошла, портье вежливо поклонился ей, как кланялся любому гостю.

– Ну и где же?..

– Уходи, – тихо проговорил Сандалов, растягивая улыбку на лице.

– Милейший, ты ничего не забыл? – спросила она.

Сандалов что-то торопливо написал на клочке бумаги и подсунул ей.

– Вот… Завтра… Сейчас уходи…

Она взглянула на бумажку и засунула ее в шелковую варежку с меховой опушкой.

– Так дела не делают. Ты за что деньги взял?

Портье еле сдерживался, чтобы не заорать на безмозглую девицу.

– Завтра свое возьмешь. Сейчас уходи.

Дама ничего не желала слушать.

– Что-то ты темнишь. Где он?

Сандалов заметил кого-то на лестнице и не мог больше улыбаться.

– Беги, – прошипел он.

Дама была не готова к такому обращению.

– Что-что ты сказал?

– Беги, дура! – прошипел он. – Тут сыск. Беги…

Пушкин приметил ее с лестницы. В облике дамы не было ничего особенного, вуаль, прикрывавшая лицо, – не повод для подозрений. Но вот портье… Портье, искоса глянув на него, испугался и сказал ей что-то резкое. Дама с места в карьер рванулась к дверям, не оглядываясь и не теряя драгоценных секунд. Расстояние было великовато. Надо было постараться. Перепрыгивая через три ступеньки, Пушкин кинулся в погоню. Он не думал, а действовал, как легавая на охоте, когда видит зайца: сначала поймать, а потом разобраться. Предчувствиям он не верил. Интуицию считал вредной для разума.

Бежать в длинной юбке неудобно. Дама на ходу поддернула ее, освобождая сапожки, но не заметила, как выскользнула варежка. С разбегу налетела на двери, почти вышибла их и резко повернула вправо по Никольской, в сторону от Кремля. Пушкину хватило бы прыти поймать ее. Но он запнулся на потерянной варежке. Поднял ее и заглянул внутрь. Внутри виднелся бумажный клочок, от варежки пахло ванильным ароматом и немного сиренью, как пахнет Москва весной. Пушкин сжал находку в кулаке и выскочил на Никольскую. Бегать барышня умела. Ее силуэта не виднелось в оба конца улицы. И городового, как назло, на посту не оказалось. Для очистки совести Пушкин торопливым шагом двинулся на Лубянку, зная, что шансов догнать практически нет. В толчее и суете площади можно затеряться, как в лесу. На бесполезные поиски тратить время не стоило. Тем более что она могла улизнуть и в другую сторону: повернув с Лубянки по Ильинке обратно к Красной площади, и там поминай как звали.