«Господи! Сделай так, чтобы это и впрямь оказался тот самый мулат! — взмолился он. — А больше мне ничего не надо!»

Тело скинули на том самом месте, где несколько дней назад лежал обезглавленный сэр Джереми Лоуренс. К трупу мгновенно набежали охающие, вздыхающие и бьющие себя розовыми ладонями по бедрам черные слуги, и шерифу пришлось потратить немало сил, чтобы предъявление тела сэру Джонатану не превратилось в ярмарочное представление.

А потом юный сэр Лоуренс медленно спустился по лестнице и впился глазами в белое, почти кукольное обескровленное лицо.

— Это он? — осторожно поинтересовался шериф.

Джонатан вспомнил свой мгновенный испуг, когда он услышал от Платона весть о почти белом помощнике этого чертова африканского колдуна, и опустился на корточки. Да, похоже, это было то самое лицо, что мелькнуло за шалашом. По крайней мере, цвет волос тот же, да и глаза…

— Да, шериф. Это он.

Шериф Айкен облегченно вздохнул и присел рядом.

— Это мулат из Луизианы. Луи Фернье. Я думаю, что именно он убил вашего отца… Правда, улик у меня пока нет. Так что официального завершения дела удастся добиться не скоро, сами понимаете.

Джонатан задумался. Там, в его комнате, на подносе, прикрытый узорной салфеткой, так и лежал большой черный кухонный нож, которым уже были отрезаны две головы, и лучшего повода избавиться от него, чем сейчас, просто не существовало.

— Я принесу вам улику, шериф, — привстал он. — Платон не так давно возле шалаша нашел, просто вам отдать не успел.

Шериф изумленно захлопал глазами, а Джонатан поднялся по лестнице в дом, прошел в бывшую отцовскую, а ныне только его спальню, откинул салфетку, взял в руки роковой инструмент и торопливо вернулся.

— Вот, — протянул он орудие двойного убийства шерифу. — Это ведь он?

Шериф обомлел и криво, еще не веря своему счастью, а затем широко, во весь рот, улыбнулся. Теперь у него было почти все.

Дело об убийстве сэра Джереми Лоуренса закрыли не сразу. Несмотря на прямую улику, найденную в шалаше, — тот самый кухонный нож, мэр долго не верил в то, что шериф Айкен раскрыл самое громкое преступление последнего десятилетия, а потому шерифу все-таки пришлось ехать в Луизиану и говорить с мсье Леонардом де Виллем. Одно хорошо — на этот раз фермер был сама любезность. Он бегло прочитал детальное описание убитого шерифом незнакомца с документами ирландца и кивнул.

— Это он, шериф. Никаких сомнений. Нос прямой, глаза голубые, волосы светлые. Металлическая фляжка с тростниковым ромом, табак… Да, господин Айкен, вы убили Луи Фернье. Извольте получить вознаграждение.

Шериф неверяще заморгал и тут же все понял.

— Вы, как я понимаю, не желаете выезжать на опознание?

— Абсолютно не желаю, — честно ответил мсье де Вилль. — У меня уборка в самом разгаре; если я уеду, половины урожая недосчитаюсь. Так что извольте получить ваше вознаграждение, и расстанемся друзьями.

На секунду шериф оторопел, потом рассмеялся и попросил перо и бумагу. Составил акт об опознании, проставил завтрашнее число, сунул акт на подпись, забрал, тут же с удовлетворением принял двадцать пять одинаковых, как братья-близнецы, серебряных однодолларовых монет и сунул их в кошель. Дело, считай, было закрыто.

Через два дня извещение о постигшем убийцу сэра Джереми Лоуренса возмездии было опубликовано в печати. Детали не сообщались. И только среди рабов семейства Лоуренс ходила умело запущенная управляющим Томсоном версия: убийца оказался ирландцем по имени Оскар Мак-Кой.

Власти не возражали, все прекрасно понимали, что правда, как она есть, только подогревала бы неисполнимые надежды среди рабов, предъявив им дерзнувшего на бунт и преступление мулата как ненужный пример.

А спустя еще один день, уже за полночь, уставший бороться с искушением сэр Джонатан Лоуренс снял голову с полки, поставил ее посредине комнаты, оторвал от своего красного шейного платка длинную ленту и сделал то, что давно уже хотел сделать, — вплел в пышную шапку курчавых седых волос.

Преподобного Джошуа Хейварда разбудил жуткий грохот. Кто-то молотил в дверь — сначала кулаками, а затем и ботинками.

— Наверное, старый Доусон скончался, — вздохнула в темноте Мелани. — Тебе поесть приготовить? Или так поедешь?

— Не торопись, — отмахнулся преподобный и сел на кровати, протирая глаза и нащупывая ногами мягкие теплые тапочки. — Может, это и не Доусон вовсе.

— А кто еще? — резонно возразила жена. — Рейнольдсу еще рано, да и Маргарет Хофман пока не торопится.

Преподобный не ответил. Разумеется, Мелани была права: Рейнольдсу еще рано, а девяностодвухлетняя Маргарет пока помирать не торопится. Но лично ему от этой правоты супруги было не легче.

В дверь снова замолотили.

— Иду-иду! — сладким голосом отозвался преподобный и торопливо спустился по гулкой деревянной лестнице на первый этаж. — Кто там?

— Это я, ваше преподобие! — отозвались из-за двери странным, сдавленным голосом. — Томас!

— Господи! — сразу взбеленился преподобный. — Что у тебя там стряслось?! Нельзя было до утра подождать?

Он сдвинул щеколду в сторону, распахнул дверь и отшатнулся. Глаза у негра были совершенно безумны.

— Там… — почти прорыдал Томас. — Богородица! Там такое! Такое!!!

— Ты толком можешь объяснить? — нахмурился преподобный. — Или так и будешь вопить? Где Богородица? Какая Богородица? Что с ней?

— Наша!!! В храме! Там такое!

«Ограбление?»

Преподобный встревожился; он-то знал, что оклад иконы Девы Марии лишь немного позолочен сверху, но грабители этого могли и не знать. Он постарался взять себя в руки, вспомнил об этой извечной манере Томаса поднимать шум из ничего, но понял, что идти в храм все равно придется.

— Ладно, подожди, сейчас оденусь, — пробурчал он и решительно захлопнул дверь, оставив Томаса ждать на крыльце. — Ненормальный…

Черного раба Томаса Брауна преподобный Джошуа Хейвард купил два года назад. За сто пятьдесят пять долларов.

Разумеется, для работы в поле этот пятидесятилетний «бой» уже не годился совершенно — грыжа, вечные боли в спине и скрюченные ревматизмом пальцы делали его непригодным даже для помощи на кухне. Но стоило услышать, как Томас Браун рассказывает своим собратьям об Иисусе, как любому становилось ясно, что этот раб уплаченных денег стоил. И куда бы преподобный Джошуа его ни привез, бесконечные, одна за другой, проповеди неутомимого Томаса всегда заканчивались одинаково — массовыми мольбами даже самых тупых «полевых» негров приобщить их к святой Христовой церкви.

Но было у Томаса одно пренеприятное свойство — он был отъявленный паникер и, похоже, немного не в себе. Неделю назад ему показалось, что храм собираются ограбить, а минувшей зимой Томас усиленно готовился к концу света, а потому из божьего храма практически не выходил, но, что хуже всего, постоянно клялся, что еще в детстве видел спускающегося с небес архангела Гавриила собственной персоной.