– Мне кажется, что бабушка, наверное, шутила или ошибается…

– Моя бабушка никогда не ошибается! – Молодой человек, кажется, слегка обиделся. – И я не ошибаюсь.

И показав пальцем на экран с моей физиономией, твердо добавил:

– Вы же Карен Шахназаров?

Меня перевернуло от смеха в воздухе, как будто я прыгнул на Олимпийских играх через козла. Мгновенно отпал Paramount с фестивальной дорожкой в Каннах, Голливуд и Оскар ушли навсегда из восстановленного сознания, полностью вернулась спасительная вековая генетическая самоирония.

– Нет, дорогой, я не он. Бабушка ваша давала кому-то другому книги и подшивки. Может быть, и Карену Шахназарову. Но точно не мне. Я бы на вашем месте проверил родство. По росту так вы просто его наследник…

А уже через несколько минут я стоял перед экраном «Октября», смотрел на полный кинотеатр и корчился от смеха. Съемочная группа, которой я успел все рассказать до выхода – тоже. Глядя на сцену, зал, наверное, считал, что Говорухин снял не суперский черно-белый триллер в стиле шестидесятых, а не свойственную ему комедию положений.

Когда режиссер представлял группу и вызвал меня, то на позывные «Александр Добровинский» я даже не шелохнулся. Очевидно, ждал, что меня «кареннозашахназарят»… Продюсер Катька (тоже подруга по институту) просто вытолкнула меня вперед… Корчась в судорогах, я сделал два шага к рампе и поклонился. Разогнуться сил не было…

Через недели две, в воскресенье, в двенадцать ночи, позвонил известный чиновник.

– Александр Андреевич! Очень прошу вас немедленно увидеться со мной. Я в пивном баре «Жигули», рядом с вашим домом. Мне сказали, что не сегодня завтра меня арестуют. Нужно поговорить. Приходите. Умоляю. Только чтобы вас не узнали. На всякий случай.

Я оделся. Кожаная куртка, вязаная шапочка на глаза, джинсы, казаки на ногах, затемненные стекла очков на пол-лица. Не бритая с пятницы рожа. Джессика перестала рычать на незнакомца только после того, как меня как следует понюхала.

Чиновник сидел лицом к выходу и торопливо рассказывал мне свою историю.

Вдруг бюрократическая нижняя челюсть резко отвалилась вниз, и здоровенная жвачка бултыхнулась в находящееся под ней пиво.

– Все. Берут, – сказал Николай Васильевич. – Жене помогите. Очень прошу.

Я оглянулся.

К нашему столу действительно направлялись три молодых человека в черных куртках. Первый из них на весу доставал из худенькой папки какую-то бумагу, очевидно, просто постановление об аресте. Остальные двигались молча и ничего не говорили. В общем, как это часто бывает при задержании в публичных местах. Вероятно, застенчивая и вежливая группа захвата в масках осталась ждать на улице. Выход из «Жигулей» все равно был один.

Подойдя к нашему столу, первый молодой человек, посмотрев на меня, протянул листок бумаги и заискивающе сказал:

– Уважаемый господин Добровинский! Мы студенты юрфака МГУ. Можно ваш автограф и несколько слов пожеланий для группы? Вы, как адвокат, наш кумир! Нам всем будет очень приятно.

Ребята сзади согласно закивали, улыбаясь…

Сидящий напротив меня чиновник вылавливал вилкой жвачку, пока я писал что-то милым ребятам.

– Я эту народную любовь, Александр Андреевич, в гробу видел. Чуть инфаркт не схлопотал. Чтоб им ни дна ни покрышки, вашим студентам…

А почему нет? Это же хорошо, когда на улице люди узнают известного адвоката… Мне нравится!

Свадьба не только пела и плясала, она еще потела и икала.

Только что народный артист России Николай Басков спел, как обычно, малому «народному вече» за большие деньги, произнес тост за молодых и пожелал им брать пример с Киркорова: «Филипп своим детям и мама, и папа. И чтобы таким же Бедросовичем стали для своих будущих малышек и жених с невестой. Так что из двух новобрачных может получиться союз четырех».

Гости уже были в таком состоянии, что даже шутку из позднего Жванецкого могли принять за репризу раннего Хазанова.

Под шум аплодисментов и восторженного хрюканья «золотой голос» отвалил на следующую тусовку. Возбужденный тенором вокалист оркестра «Поющие гитары и Голубые ребята» очаровашка Сергей завел нетленный шлягер «О Боже, какой мужчина! Я хочу от тебя сына!». Зал с пониманием отнесся к мольбе миленького Сереги. Песни Gipsy Kings подняли на ноги уже больше половины московского банкетного зала «Сафиса». Ну а когда ударили «Семь-сорок», за перекрытия в здании стало боязно. Даже бокалы на опустевших столах подрагивали в такт знаменитому одесскому ритму. Танцевали все, включая детей и дядю Сему из инвалидной коляски, который выделывал такое, что живому не приснится. Страховку за ту злополучную аварию он давно получил, и дальнейшее подрагивание головой и всеми ногами исключительно в кресле выглядело на людях уже как явный перебор.

Русские танцевали не хуже евреев, и складывалось впечатление, что они тут все одесситы, просто годами прибеднялись. На мне повисла какая-то мокрая стокилограммовая белая курица, которая приняла душ из духов La petite robe noire, но ее естественный аромат из-под золотых бретелек на голых плечах мог перебить выхлопные газы всех машин на Садовом кольце в пятницу. Летом. В семь вечера. Ну хорошо, в восемь.

Наконец музыка смолкла. Я отвел Мокрицу (мокрую курицу) обратно на насест и вернулся за свой стол. Невеста с подругами удалилась для переодевания в третий раз за вечер, перед внесением праздничного трехметрового тортика.

Дамы за нашим большим козырно-авторитетным столом громко позвякивали бриллиантами на зависть Гохрану и Грановитой палате, гости пытались отдышаться после танцев и поэтому лишь громко сопели. Музыка удалилась покурить, выпить и «минус попопить».

И тут-то оно началось. Совершенно неожиданно. И абсолютно на ровном месте.

Отвратительно воспитанная или, вернее, совершенно невоспитанная пятилетняя девочка Соня дергала маму за крепдешиновый шанелевый рукав и противнейшим гнусавым голосом канючила мороженое, одновременно пристраивая собственную козявку к белоснежной скатерти.

Так как стол душераздирающе молчал, приходя в себя после одесских «антрашей», все внимание сосредоточилось на громкой маленькой зануде.

– Соня, отстань! Сейчас принесут торт! – верещала маман, обмахиваясь салфеткой.

– Нет, ты мне купишь сейчас мороженое! – продолжала девочка, похоже, положившая на некий виртуальный торт свое детское «фи».

– Отстань! Или я тебя сейчас накажу! – рявкнула Бэлла дочери, совершенно не ожидая надвигающейся катастрофы.

– Если ты сейчас же не дашь мне мороженое, я папе расскажу, как ты дяде Саше писю целовала… – внятно произнесла маленькая гадость.