Милиционеры деловито убрали пистолеты туда – откуда их и достали, а именно – за пояса сзади. Сплюнули с облегчением. В кабинете было тихо.

– Точно яд не обнаружат? – спросил один, чтобы нарушить гнетущую паузу.

– Лепила дал 102 процента. Яд растворяется в крови и его невозможно отличить от кровяных телец. Решат, что Бузеев умер от болевого шока, что неизбежен, когда… тебя кушают живьём.

Откуда-то извне стало доноситься хлопанье дверей, неясные возгласы, кто-то что-то крикнул… И вот – дверь кабинета вновь отворилась. Сюда вошла полноватая дама в костюме с погонами, на которых желтели шесть звезд, за ней – двое в камуфляже и с автоматами (ОМОН), а также человек в белом халате и с чемоданчиком.

– Что? Здесь? Произошло? – спросила женщина, с прищуром глядя на оперативников. И те рассказали:

– Мы зашли к следователю за поручением. Видим, кто-то рычит и его терзает.

– На звук двери убийца обернулся… И мы узнали людоеда Залихватского. Вы бы видели его рожу, товарищ прокурор!

Оперативники расступились, открыв глазам пришедших два трупа. Прокурор сделала несколько шажков к покойникам, но… тут же вернулась. Неожиданно покачнулась. Человеком в белом халате и с чемоданчиком трепетно взял женщину за руку:

– Светлана Петровна!..

– У Бузеева нет верхней губы и века… – ответила женщина без эмоций. Потом повернулась к милиционерам: – Вы правильно сделали, что открыли огонь на поражение!

Она разухабисто прошлась по кабинету. Сказала властно:

– Сейчас мы проводим вскрытие и оперативно-розыскные действия. Эксперт на месте, надо вызвать анатома… – Прокурор недоуменно огляделась:

– Где, интересно, носит конвойного, что доставил Залихватского из СИЗО? Он должен сидеть здесь. Опасный преступник…

– Хорошо, что уже поздний вечер и в прокуратуре никого нет, – обронил человек с чемоданчиком.

Омоновцы недвижно возвышались у двери, поглаживая автоматы. Лица были бесстрастны.

– Одно радует, – грустно усмехнулась прокурор, – что дела нет. Всё ясно. Убийца мёртв, благодаря оперативникам уголовного розыска. Они сработали чётко и слаженно. Правда, бумаг придется пописать, но… это уже другой момент.

Розыскники приосанились, самодовольство явно проступили на лицах – по всей видимости на какой-то такой подобный разговор они и рассчитывали.

– Демонтаж камеры! – вдруг сказал человек в белом халате.

– Что? – удивились присутствующие.

– Надо демонтировать видеокамеру, – объяснил эксперт. – Вон, видите, у портрета президента – чёрный кругляш? Это и есть объектив скрытой камеры. Я лично вмонтировал.

Оперативники насторожились.

– Запись допроса скрытой камерой незаконна, – машинально сказала прокурор.

– Бузеев попросил не для суда, а для себя. Покойный писал книгу о маньяках, собирал материал. Вот и решил заснять допрос, чтобы потом ничего не упустить.

– Ой-ой, здорово! – размыслила женщина и впервые слабо, но улыбнулась. – Запись является вещественным доказательством преступления и, следовательно, из противозаконного деяния превращается в улику!

– Несомненно, – поддержал эксперт.

– С помощью записи мы установим, что явилось причиной агрессии Залихватского! – взбудоражено излагала прокурор. – Да и операм писать меньше на предмет применения оружия… Камера зафиксировала, что оружие оправдано. Так-так-так!

Розыскники окончательно приуныли.

Омоновцы всё гладили свои автоматы с бесстрастными лицами.

…Темные шторки на окне сами собой сомкнулись и я с облегчением отнял прибор от глаза. Поморгал этим глазом, приучая его к дневному свету. Впрочем, солнце явственно катилось на запад, наступал вечер. Я уж привык к тому, что наблюдаемые мною грехи занимали в реальном времени 10–15 минут, а по факту проходило несколько часов.

Ни неприятия, ни сожаления я ныне не испытал. Мной овладело равнодушие. Если несчастная семья вызывала жалость, а грабители-подонки ненависть в чистом виде, то… данные сволочи не всколыхнули во мне эмоций. Никаких! Может я жалел покойников, однако не настолько, чтобы осуждать их убийц. И наоборот…

– Этот крест оказался тяжелее, чем я предполагал, – выдавил я из себя реноме. Зашуршал пакетом, кладя туда прибор. Пора было идти в гости.

– Что, святой отец, Бог поднимает голову в нашей стране? – услышал я рядом мужской голос.

Я огляделся. Рядом, на лавочке, сидел мужичонка неопределенного возраста, маленькой телесной конституции, в драном пиджаке и рваной кепке. Заросший густой щетиной (не путать с бородой), несвежий, немытый… Типичный бомж.

– Или это временно? – усмехнулся «попутчик».

– Думаю, что власти одумались, – ответил я, чуть помедлив.

– Семьдесят советских лет думали, – отозвался мужик. – Приличный срок, а? Три поколения.

Мужичонка выглядел вполне трезвым и поэтому цели затеянного разговора для меня были не ясны. Пьяному-то охота поболтать, а пьяному бомжу тем паче… Но бомж, глаголящий о Боге просто так – это нонсенс!.. А может это и не бомж вовсе?… Тогда кто?…

– Для Господа времени не существует. Для него тысяча лет, как один день, – осторожно сказал я. – Семьдесят лет для Бога – цветы во поле…

– Любое дитя, как тесто. Из него можно вылепить и пасхальный кулич, и фигурку вождя, – гнул мужик. – Мне на иконах рисовали Ленина, а моим детям рисуют Иисуса Христа. А детям детей вполне будут рисовать Путина…

– Люди во все времена жили по Божьему промыслу, – ответил я с небольшой паузой. – И будут жить. Иногда сложно прийти к Богу, иногда – нет, согласен… Только истинные врата одни. Вы… кто вы?

– Нельзя одной рукой пить святую воду, а другой поднимать стакан с водкой – изобретением Сатаны, – выдал с усмешкой мужик. – Человек как редкая сволочь – именно так и делает. Днём носит по улицам портреты Сталина или Ельцина, а вечером тайно, чтоб никто не видел, бежит в церковь поклониться настоящим иконам.

Мужик достал из кармана пачку папирос и закурил. Потом придвинулся ко мне, поманил меня пальцем:

– Иди-ка сюда.

В безропотно подставленное мною ухо мужик сказал:

– Ибо благодатию мы спасены через веру.[3]Ты, я, они… Так вот, священник! – он встал, сказал умиротворённо: – Меня зовут Даня. Но моё имя известно лишь паре приятелей с Марксисткой улицы, с коими мы вместе живем в подвальчике. Моя прошлая жизнь – до бомжатника, не интересна ни хрена, а будущего у меня нет. Купи мне пивка, а, священник?…

* * *

Даня показал короткий путь к нужному мне дому на Марксистской. Как оказалось, это было по соседству с домом, где находился его подвальчик. Интересная картина: идут рядком рослый здоровяк в рясе, с пакетиком в руке и маленький человек с испитым лицом, с бутылкой пива и котлетой (ещё из столовой комплексных обедов).