ветру плёнку, которую тоже натянули на время, но, как обычно, нет ничего более постоянного, чем временное.

— Куда? — откусила кусок скотча, которым они сегодня уже «обновляли» и «утепляли» интерьер, прежде чем вынести мангал, стол и кресла.

— В Москву, — поднялся следом Воскресенский, чтобы ей помочь.

— И что я буду там делать?

— А что ты делаешь здесь?

Теперь она держала, а он откусывал липкую ленту.

— Здесь у меня дом, мама, работа, друзья.

— Друзья — это кто? Твоя Гордеева? — скривился он.

Гордеева нарисовалась, хрен сотрёшь, вчера в обед.

Вадим помогал маме в теплице: перекапывал грядку, смешивая старую землю со свежим перегноем. Ирка стояла, подставив лицо солнцу — набирала воду из шланга скважины в таз.

— Ох, ни хрена себе! — вытаращилась Гордеева: прозрачная плёнка теплицы явила ей раздетого по пояс Воскресенского во всей красе. — Твой? — она недоверчиво посмотрела на Ирку.

— Чего тебе, Настя? — никогда особо не церемонилась с ней Ирка. За забором стоял внедорожник — её мужик ждал в машине.

— Ты трубку не берёшь. Я заехала спросить, на Заимку с нами завтра поедешь?

— Баня, сауна, номера? — усмехнулась Ирка, услышав про базу отдыха «Заимка». — Друзьям твоего Коти требуются бесплатные эскортницы? Набираешь среди подруг?

Гордеева заржала как лошадь на сносях.

— Ну, я же не знала, что у тебя уже кто-то есть, — смотрела она на Воскресенского, вскопавшего грядку и натягивающего футболку, как диетчица на торт, только что не облизывалась.

Ирку подмывало выглянуть: что ж у неё там за Котя, что она сглатывает слюну, глядя на чужого мужика, но идти было лень, да и шланг не бросишь, поэтому просто представила себе невысокого плюгавенького мужичка за сорок и тут же про него забыла.

— Ответ: нет. Я не поеду.

— Ну, ясно, — глаз не сводила подруга с Воскресенского.

— Привет! — вышел он.

— Здрасьте! Здрасьте! — приосанилась Гордеева. — Я Настя.

— Вадим, — коротко представился он. — Отключить? — кивнул на полный таз.

— Подержи, я сама, — вручила ему шланг Ирка. Скрылась в примыкающем к дому гараже, что служил и местом, куда выходила труба скважины, и прихожей, и котельной, и домом для трёх кошек.

С одной из них на руках Ирка и вернулась. О чём Гордеева говорила с Воскресенским, она не слышала, но лицо у него было такое, словно та рассказывала ему про свой геморрой.

— Ну ясно, — подытожила Гордеева. — Ладно, увидимся, — махнула Ирке и, спотыкаясь на гравии в туфлях, покандыбала к калитке.

14

Воскресенский воспитанно воздержался от комментариев, но и сегодня по его лицу можно было прочитать, что мнения о Гордеевой он невысокого.

— Насколько я понял, твоя лучшая подруга Аврора как раз в Питере, от Москвы до него поближе, чем отсюда. Или ты имела в виду друга, который бегает за тобой со школы? — Тщетно пытались они прилепить целлофан к металлической стойке каркаса. — Как его, кстати, зовут?

— Петя. Пётр Северов, — ответила Ирка.

Угол плёнки вырвался из рук. Она за ним потянулась, оступилась, чуть не упала.

— Брось, — подхватил её Воскресенский. — Это бесполезно. Тут надо или делать, или уже оставить как есть, а это всё… — он покачал головой, помог ей залезть обратно.

— Тут всё надо делать, — вздохнула Ирка. — Вот поэтому никуда я и не поеду. Да и зачем?

— Ну а зачем ты ездила поступать в Питер? Тогда же ты поехала.

— Я тебе рассказывала зачем. Но с тех пор как мама заболела и её уволили, многое изменилось. Тогда мы и жили побогаче, и относилась я ко многому как к само самой разумеющемуся, мало что понимала, мало что ценила, но сейчас, — она протянула руки над догорающими углями, — я ко многим вещам отношусь иначе.

— Например? — поворошил угли кочергой Воскресенский.

Мангал осветился изнутри красным. Приятно потянуло теплом и дымком.

— Когда мне говорят, что я не туда иду — огни в другой стороне, я отвечаю: «Плевать. Я зажгу свои». Это всё, что тебе нужно обо мне знать.

Она подняла пустую бутылку.

— Будешь ещё?

— Мне хватит, — сел на подлокотник кресла Вадим. — А маму уволили из-за болезни?

— Ну, вроде того, — принялась собирать грязную посуду Ирка. — Вроде и компания большая, уважаемая, приличная, но никому болезные сотрудники не нужны.

— Ты знаешь, что это незаконно?

— Конечно, — стряхивала она грязные салфетки с тарелок в пакет. — Но нанять адвоката нам было не на что. Да и не до того было.

— Я бы мог тебе посоветовать обратиться к моему отцу. — Ирка замерла. — Он любит такие дела, за справедливость, особенно против крупных компаний. Даже денег за них не берёт. В рамках «pro bono», то есть безвозмездной юридической помощи его компания стала работать в городе одной из первых много лет назад. Но… — он развёл руками. — Это мой отец. И как он себя поведёт, если узнает, что ты моя девушка…

— А я твоя девушка? — повернулась Ирка.

— Да, — уверенно ответил Вадим. Забрал у неё мусорный пакет, бросил в сторону. Подтянул Ирку к себе. — И всё, что я вкладываю в эти слова — прилагается.

— И что же это?

Закат уже догорел, как и угли в мангале, но его глаза словно светились изнутри. Обжигали.

— Что ты моя. Я не хочу никого, кроме тебя. Не хочу с тобой разлучаться, даже на время, хотя понимаю, что придётся. Но я что-нибудь обязательно придумаю, чтобы быть с тобой. Если ты, конечно, не против. Ты хочешь быть со мной, девушка, что зажигает свои огни?

Он ждал ответа, а она не знала, что сказать. Глаза щипали непрошеные слёзы, в горле застряли несказанные слова, грудь теснили незваные чувства.

— Я хочу рассказать твоему отцу, что ты не виноват в аварии. Ты спас мне жизнь.

— О нет, нет, нет, — закачал головой Воскресенский. — Это совершенно ни к чему. Забей! Оно не стоит того и вообще, — он скривился, как от зубной боли, — не стоит. Он тебя не услышит. Да и слушать не будет.

— Меня — будет.

— Ир, — Воскресенский досадливо поморщился.