— Я немного, не переживай. Довезу в целости и сохранности.

— Так не пойдет. Если хочешь, пей, но поведу я.

— Ты умеешь?

— Да.

— Идет, — сходу соглашается он. Выпивает полбокала и зависает на мне взглядом.

— Что тебя привело в наш город?

— Обстоятельства. Но озвучивать их не хочу.

— Стало быть, не радужные обстоятельства.

— Не радужные…

— Значит, ты сбежала.

— Можно и так сказать.

— Я тоже мечтаю поскорее свалить отсюда, тошнит уже все.

— Прямо все?

— Абсолютно. Вот только ты радуешь глаз. Другая, не похожая на всю эту бездумную массу.

— Матвей, у тебя самый высокий коэффициент IQ в группе, почему ты забиваешь на учебу?

— Так и понял, что решила в мою голову залезть. Думала я мажор малограмотный? — он улыбается сейчас так искренне, что кажется еще моложе.

— Я не сужу о людях поверхностно. Пыталась понять.

— Значит, небезразличен?

— Если ты о простых человеческих отношениях, то да.

— Я не о простых, Яна, ты знаешь.

— Какие у тебя отношения с родителями? — пропускаю его слова мимо.

— Никакие… Отца я не видел уже пятнадцать лет, и не горю желанием увидеть. А мать… У нас с ней все сложно, тех самых пятнадцать лет.

— Это как-то связано с отцом?

Он подливает вино, допивает его почти до дна и ставит на разнос.

— Мы жили раньше в Новосибирске. Материально не бедствовали, у отца был неплохо работающий бизнес. А в остальном, семью нельзя было назвать семьей. Отец был видный мужик, но с головой беда. Ревновал мать к каждому столбу. Сколько себя помню, рос в скандалах, разборках, битье посуды, короче в дурдоме.

А потом он стал ее бить. Сначала редко и не сильно, а дальше это превратилось в норму. Она носила синяки, плакала, но в итоге прощала его, ходила счастливая в какой-нибудь очередной обновке, по случаю примирения. А я не понимал, как можно любить того, кто приносит тебе боль. Все время просил ее уехать, позвонить дяде, чтобы он приехал и разобрался с отцом. Но мать была непрошибаема. Говорила, что он нас любит, просто у него такой характер. Когда она разговаривала по телефону со своим братом, постоянно врала, что у нас все хорошо. Помню, как меня это коробило. Ведь у него тогда уже были возможности поставить отца на место, но она каждый раз врала…

А однажды он избил меня, мне было шесть. Я пришел со школы с двойкой, а он был бухой и решил меня повоспитывать. Как сейчас помню, как мать плакала над красными полосами от ремня на моей спине и пятой точке. Но ни слова ему не сказала.

Когда это стало повторяться, я не выдержал, стащил у матери телефон, позвонил дядьке и все рассказал.

Он приехал на следующий день поздно вечером. Отцу досталось крепко, матери, кстати тоже за то, что скрывала. Он дал ей час на сборы, и на ночь глядя увез нас оттуда…

Он делает паузу, надпивает вино. Замерев, слушаю, в полном ошеломлении, что он настолько впускает меня в свои переживания.

— С тех пор мы живем здесь. И все меня устраивало бы в моей жизни, но мы с матерью постепенно стали чужими. Она переложила вину за то, что у нее забрали мужика, на меня, и продолжала винить много лет. Прямо, конечно, не говорила, но я чувствовал это во всем. Будучи ребенком, меня это злило, и она стала раздражать, а со временем стало просто плевать.

В моем понимании, нормальная женщина выбирает ребенка…. Даже старший брат не смог ей доказать, что она неправа. Она на него долго дулась. Но с него, как с гуся вода. Он ей однажды даже предложил — уезжай к нему. Оставляй Матвея и чеши. Но у отца уже была другая. Брату претензии предъявлять — дело неблагодарное, и камнем преткновения остался я. Так и живем под одной крышей, двое разных, почти чужих людей…

— А какие отношения были у твоей мамы с ее родителями?

— Они в раннем возрасте попали в детский дом. Родители погибли, когда дяде было пять, а матери три с половиной. Они их даже не помнят.

Вздыхаю, как все глубоко и неоднозначно. А на вид, даже не скажешь, что у парня внутри все в трещинах.

— Знаешь, Матвей, это многое объясняет. Определенная часть детдомовских ребят, несмотря на то, что сами страдают от нехватки родительского тепла, потом, во взрослой жизни также бросают своих детей. Или не умеют любить. У них нет этого ресурса, понимаешь? Они не видели, не прожили настоящую семью. Твоя мать не может дать тебе то, чего нет в ней самой. Так бывает…

— И что мне с этим делать? Ты же психолог, скажи.

— Это самая глубокая проблема. Неудавшиеся отношения с родителями люди прорабатывают годами, прежде чем наводят порядок в голове. Нет однозначного рецепта. Единственное, что могу тебе посоветовать — постарайся понять, что это у нее не специально, она сама заложница своего мировоззрения. Ее, скорее, нужно пожалеть, твоя мама явно заблудилась, и выхода так и не нашла. Сконцентрируй свою энергию на том, чтобы свою жизнь построить иначе. Чтобы твоя семья была другая, твоя женщина любима, а дети счастливы. И тогда ты сможешь, со временем, с этим жить.

Он наливает снова, делает несколько глотков и подсаживается совсем близко, смотрит в глаза.

— С тобой я бы смог, наверное.

— Матвей, — говорю предупреждающе.

— Ян, не надо нравоучений. Я все это уже слышал. Через полгода я закончу этот гребаный колледж, в который и заперла меня моя мать, и уеду в Москву. Ты больше не будешь моей училкой.

Он перекладывает руку через меня и опирается кулаком в шкуру. За спиной у меня диван, я в ловушке.

— Поехали со мной, — почти шепчет на ухо, и проходится носом по шее. Руками не трогает, но даже этот жест меня приводит в чувство.

— Матвей, ты обещал.

Он отстраняется. Черные глаза смотрят пьяно и с вожделением. Боже, нужно отсюда убираться.

— Поехали обратно, мне завтра на работу, уже полночь, Матвей.

Он кивает, нехотя поднимается с пола, поднимает за руку и меня.

Я давно не ездила за рулем, а за рулем такой дорогой машины вообще ни разу. Выехав на трассу, не без удовольствия, нажимаю на газ и улыбаюсь.

— Нравится? — Титов вошел в свой обычный образ засранца и тоже ловит кураж от ситуации. Прикольно, наверное, в его возрасте свозить свою училку на дачу, а потом посадить за руль своей тачки.

Но ладно он, а я! Но драйв от скорости