— Но через выходные я свободна, — сказала Бет, чмокнув меня в щеку. Это оказалось приятнее, чем все тантрические позы, которые мы перепробовали за последний час.

Вот так и закончился наш первый день знакомства — я ушел, унося на щеке поцелуй, а Бет проводила меня до дверей. Все как у людей.

Курс боевой подготовки продолжался — бесконечная череда бесчисленных повторений, которые, по заверению сержанта-инструктора, незаменимы для спасения наших тощих шкур. Я так и не понял, зачем балансировать над ямой с водой, если мы вроде как будем бить врага в пустыне, но после трех нарядов вне очереди научился держать рот на замке.

В Сан-Диего наведывался раза два в месяц — чаще увольнительную на двое суток вымутить не удавалось. Я брал массу дополнительных нарядов — патрулирование, уборку, бумажную работу, чтобы освободить выходные. Вскоре я спохватился, что сплю всего три часа в сутки. Зато мы с Бет отлично проводили время — в основном уединившись в дальней комнате массажного салона и испытывая кровать на прочность, с перерывами на вылазки в разнообразные ночные кабаки. Бет достаточно хорошо понимала мои чувства, чтобы благоразумно освобождать выходные от работы, и всего однажды нам пришлось лететь из бара как угорелым, потому что она забыла о назначенной встрече с клиентом и не могла отменить свидание. Я ждал в коридоре, слушая, как скрипят пружины матраса. Это продолжалось час и шесть минут.

В последние недели курса боевой подготовки основной упор сместился на практику и тактику. Мы участвовали в учебных военных маневрах, или операциях, называйте как хотите. Наши плацы превратились в великие равнины фальшивого огня условного противника, захламленные макетами танков, бутафорскими зданиями и ненастоящими снайперскими гнездами, стрелявшими в настоящих солдат, корчившихся от подлинной боли — применялись низкоскоростные резиновые пули, вонючие, как сволочь. Один парень из роты Е потерял глаз, когда протирал запотевшие защитные очки.

В последний день — зря нам сказали, что это наши заключительные двадцать четыре часа начальной подготовки, — мы решили оттянуться на всю катушку. «Красные» рулят, хо!

Мы устроили рейд в форт «синих» — я и Гарольд Хенненсон, — по ходу дела обезвредив трех снайперов. Уложились в три часа — два часа двадцать пять минут выматывающего душу ожидания и полчаса переизбытка адреналина. Подробности: мы обстреляли хлипкий оштукатуренный фасад патронами с красной краской, размазали ее по своим лбам и, окончательно разойдясь, запечатлели там собственные фамилии, испуская наихудшие в истории войн боевые кличи. Мы взяли пленных, заложников, связали их веревками, представив, будто это широкие полосы коры эвкалиптов, и подвергли задержанных допросу, выспрашивая личные номера, имена женщин, с которыми они спали, и точные адреса последних. Мы были королевскими ВВС, пехотинцами США, бригадой желтых лент — в общем, всеми славными вояками из старых фильмов о войне. Мы были пирующими монголами. Мы были победителями.

Инструкторы пришли в ярость. Каждый из нас получил по два часа нотаций, угроз, отжиманий, ограничений во сне и еде и сто часов нарядов на кухне и уборки казарм и территории. Разумеется, за этими занятиями мы и минуты не провели — отправка с базы состоялась на следующий день.

За неделю до того, как командование корпуса морской пехоты отправило наш батальон греться на белом солнышке пустыни, мы с Бет сочетались браком. Я бы не назвал обряд волшебной сказкой — разве что в духе братьев Гримм, — но все прошло очень мило. Полупьяный пастор, которого оторвали от кружки в баре у дома Бет, Джейк Фрейволд в качестве свидетеля и до кучи Гарольд Хенненсон, драивший унитазы своей зубной щеткой — не по принуждению, но из-за фанатичного стремления к порядку, — скрепили своими подписями три экземпляра свидетельства о браке.

В отличие от Гарольда Хенненсона Джейк Фрейволд прошел всю войну и остался жив. Как и я, он вернулся в Америку, не зная, куда себя деть, без ясной цели, без образования, позволявшего выжить на рынке труда, уже тогда предъявлявшем баснословно высокие квалификационные требования — программистов выставляли за дверь вместе с утренним мусором, если они не успевали освоить последнюю версию С-Трипл-Плюс быстрее, чем их коллеги. Как и я, Джейк тоже прибег к единственному занятию, неизменно поддерживавшему его в трудные времена: армейская жизнь научила нас спасать свою шкуру.

Мы могли убивать людей, не парясь по этому поводу.

Но на венчании мы, естественно, ничего об этом не знали. Гарольд был жив, а мы с Джейком являлись всего лишь молодыми болванами, спешившими закончить дело перед тем, как прыгнуть в люк транспортного самолета, курс которого лежал в сердце тьмы.

— Кто здесь дает клятву? — булькнул пастор. Во время короткой церемонии он стоял к нам спиной, типа кашлял, но его дыхание свидетельствовало, что он едва подавляет позывы рыгнуть дешевым виски. — Клянется кто-нибудь?

Гарольд посмотрел на меня и пожал плечами, не зная, что полагается делать. Я тоже недоуменно дернул плечом, поэтому Джейк принял инициативу на себя и выступил вперед.

— Я даю клятву за этого мужчину, — сымпровизировал он. — Я клянусь за него.

— А… кто отдает… Кто отдает эту леди?

Этого мы не обговаривали. Я повернулся к Бет, боясь, что наша непредусмотрительность вот-вот похерит все предприятие, но она шепнула мне на ухо:

— Пускай будет Гарольд.

— Точно? — не удержался я. — У нас в принципе есть время… Найди кого-нибудь!

— Гарольд прекрасно подойдет.

И Гарольд отдал мне в жены мою возлюбленную невесту — взбитые волосы, без всякой фаты, платье длинное, взятое напрокат, со слегка обтрепанным подолом — и проворно отступил. Пастор пробубнил благословения, объявил нас мужем и женой и слинял в открытый допоздна клуб, где не выгоняли мужчин в испачканной спереди одежде.

Мы занялись любовью в номере мотеля, снятом мною на два часа, обливаясь потом и буквально соскальзывая друг с друга в сан-диегском летнем зное. Когда мы закончили, а время вышло, я надел военную форму, уложил вещички, поцеловал женушку на прощание, пообещав писать каждый день, и пошел на базу, а оттуда на поле боя новой, решительной походкой.

Бет взяла отгул на всю оставшуюся ночь. По крайней мере так она мне сказала.

В одном из писем, которые она присылала мне, сидельцу уродливых металлических монстров военного назначения, Бет объяснила, почему Гарольд лучше всего подходил в качестве посаженного отца. «Он — единственный мужчина, который имел возможность трахнуть меня и не трахнул, — сообщали кривые буквы. — Это сделало его непорочным в моих глазах».

Не подумав, я, наивняк, сглупу написал в ответ: «Мы могли подождать и пригласить твоего папаню».

Я примерно понял реакцию, еще не получив ответа, пришедшего на три дня позже обычного. Обида и боль, столько лет надежно хранившиеся под спудом здоровой физиологии, проступали в каждой разъяренной каракуле. «Ты очень милый парень, — писала Бет, — но порой ведешь себя как законченная сволочь».