спазмов рыдала,

Понимая, как все извечно и бесполезно.

Как брала в горсть таблетки, их бы хватило

Для встречи в адском котле с другими уставшими.

Ты знаешь, я все еще здесь, я победила,

И мы до сих пор берем один чай с двумя чашками.

***

Только когда ничего не закончено,

Ровно один раз можно быть искренней.

Между нами все так истонченно-заточено,

Что мы будем вечно отчаянно близкими.

Молчание

Горячий кофе поутру,

И снова что-то недосказано.

Ты знаешь, я тебе обязана.

Ты знаешь, я тебя люблю.

Мы напрямик, через дела,

Врываясь в судьбы меду прочим.

Ты знаешь, жизнь с тобой короче.

Ты знаешь, я тебя ждала.

Размыто полотно дорог

Вечерним полусном-туманом.

Ты знаешь, не зажили раны,

Что ты нанес мне, так как смог.

И снова кофе на губах

Горчит молчанием и домом.

Мы так давно с тобой знакомы,

Что больше силы нет в словах.

Тебе останутся стихи и письма…

Тебе останутся стихи и письма,

Неразделенность сотен разделений.

Мне — карандаш, листы бумаги, кисти

И череда растерянных сомнений.

Я буду счастлива. И это безусловно.

С другим — возможно. Не с тобой — наверно.

И в новых строчках чуть проступят кровью

Растрепанные до мочала нервы.

Ничто не вечно. Ты меня обяжешь

Любить тебя и проживать с другими.

Читай стихи, когда несносна тяжесть

И замолкай, мое услышав имя.

Смертный грех

Твой смертный грех.

Касаюсь нежно губ,

Губами выпивая сладстрастье.

Твой вечный крест,

Что на плече так груб,

Что в зной саднит и в кровь сотрет в ненастье.

Твой адский круг,

Наверное, седьмой.

И ложь не защищает и не лечит.

Твой нежный друг,

Который под луной

Вышептывал всю страсть тебе на плечи.

Извечный сон.

нетленная мечта.

Земная слабость: то Лилит, то Ева.

Я говорю о том…

Бог никогда

Не судит нас — он женщиною не был.

Фарсы за чаем

Жизнь — постановка пьесы Ионеску,

Где в проигравших остается зритель.

И я топчусь, пришпиленная к месту

Несвязанностью мыслей и событий.

Жизнь — фарс за гранью недопониманья,

Где роль не помнит своего актера,

Где каждый ждет признанья и вниманья,

Не ведая про цели режиссера.

Жизнь — извращение всего, что извратилось.

И ты меня смеши до боли в ребрах.

Быть может, я тогда и воплотилась

В не-зрителя среди толпы актеров.

Сплеснула нечаянно душу…

Сплеснула нечаянно душу,

Но ты послушай,

На то и уши,

Мне будет лучше,

А сердцу глуше

Стучать в груди.

Я расскажу о прошлом,

Что ты хороший,

И будет проще,

Но разве ропщут

На боли стон.

Я тороплю вечность

Своей речью

До новой встречи,

А вдруг подлечит

Она меня.

А боль твоя, увы, не стала тише…

А боль твоя, увы, не стала тише,

И я ее все так же остро слышу,

И я ее все так же ненавижу,

Как в самых первых наших общих днях.

А я тебя лювлю в зрачки обманом,

А я все так же замечаю раны,

А я как прежде, понимаю рано

Тебя жалеть и, может быть, спасать.

А ты все тот же глупый и жестокий,

И все такой же грустно-одинокий,

И, видимо, не истекают сроки

Моей любви и нежности твоей.

Расстояние

Просыпаться так мутно и муторно,

Потому что без завтра и прошлого.

Утро сыплется тихо минутами,

Словно острыми снежными крошками.

Начинаться кофейным приветствием

На губах постороннего милого.

Безответственность — тоже ответственность:

Не держаться за жизнь нелюбимого.

Предрассвет, предбоязнь неизбежного.

Рук родных в раннем сне чуть касание.

Вот и все: новым утром забрезжило.

Расставание. Расстояния.

Осень

Ветренно. Осень. Дождь наискось в стекла.

Вечер. Темнеет. И губ твоих тайна.

Блеклые дни или сердце поблекло

Без ощущений запретных и тайных?

Рук твоих тяжесть, чувств твоих юность.

Осень стучится дождем бесприютно.

Мне бы хотелось, чтоб что-то вернулось,

Трепетно, горько, светло, неотступно.

Хмурый рассвет чуть светлее, чем вечер.

Пообещай позабыть меня скоро.

То, что не лечится, ты не излечишь:

Осень, усталость, расчетливость, город.

Не хочешь болеть — не надо…

Не хочешь болеть — не надо.

И сыплется снова осень

Желтеющим листопадом

Сходящим в январскую проседь.

Не хочешь любить — не стоит.

И ветер листву срывает.

Уносит печаль с тобою.

Бывает. И так бывает.

Не можешь забыть. Я тоже.

И что остается? Память.

Да осень, что так тревожит

Дождями. Мечтами. Снами.

Мне бы всуе не отречься от тебя…

Мне бы всуе не отречься от тебя:

От того, что между нами не бывало.

От того, чего так много и так мало,

От того, что стало призраком огня.

Мне бы всуе не отречься от тебя.

Мне бы в этой кутерьме не позабыть,

Что на всех путях случаются привалы,

Что иной раз очень многое есть в малом,

Что не важно как, но важно, чтоб любить.

Мне бы в этой кутерьме не позабыть.

Мне бы помнить твои смехи между слез,

Темных губ в закате сумрачную спелость,

Что хотелось умереть в тебе, хотелось

До седин вдыхать тепло твоих волос.

Мне б запомнить наши смехи после слез.

И еще на краткий миг, когда забыв,

Став почти что неприступной, отстраненной,

Дать понять, что нашей горечи законной

Не закончен терпкий вермунтный мотив.

На секунду… и почти что позабыв.

Дыхание неба

Иногда кажется, что ничего не хочется и не нужно.

Даже нашей на двоих памяти. Даже этой любви-дружбы.

И небо схлопнуто до атома, до протона.

И все, что осталось — бардаки, кабаки, притоны.

Вот тогда хочется вытряхнуть пыльный мешок-душу.

Вот тогда хочется: не знать. не помнить, не слушать.

А потом вечер — две пары кроссовок бредут по дороге.

И нравиться обсуждать, насмешничать, трогать

Друг друга, гоняя сибирских нахальных мошек.

И даже не знать — верить, что этот, хороший,

Действительно лучший из всех, кто был здесь и не