но мысль о ней не покидала меня ни на минуту. Что б я не делал, а её образ стоял передо мной, её глаза смотрели мне прямо в мои глаза. Совсем стемнело, я уже стал сомневаться, возможно, она прошла раньше или другой дорогой.

Но вот в слабом лунном свете, я увидел одинокий силуэт, который показался мне очень знакомым. Сердце застучало у меня так, что едва не выскакивало с груди. Я ступил к ней навстречу.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Здравствуй, – она мне.

– Вы так поздно возвращаетесь?

– Бо роботы багато. – в руках она несла сумку с заработанными продуктами. Я предложил ей понести сумку. Она согласилась, ибо, видно, очень устала за день. Мы разговорились. Я узнал, что она училась в школе, очень ей нравилось там, но после смерти папы она не ходила в школу, так как нечего было есть, а мама болела. Очень любила она читать книги и перечитала все, которые были у них в библиотеке: народные сказки, Кобзаря Шевченко, "Тараса" Бульбу Гоголя. Я провел её до самого дома, мне не хотелось расставаться, но она сказала, что ей надо идти отдыхать, ибо завтра ей снова идти к людям на заработок. Я спросил у нее разрешения встретить завтра после работы. Она не возразила против этого. Домой я летел, словно, на крыльях, такой радости мне не довелось испытывать. Я снова начинал сочинять стихи. Виски стучали у меня в такт моим шагам

Завтра, Завтра я встречу тебя.

Завтра, завтра я увижу тебя.

Завтра, завтра я услышу тебя.

Счастья мне большего не надо.

24 июля 1933 года.

К сожалению, я не смог встретить Оксану на следующий день, ибо меня вызвали в управление стройки и сказали, что бы я ехал с Михаилом Ивановичем в Москву выбивать там оборудование и материалы для стройки, ибо положение критическое, если руководство не справится с этим, то будет отвечать со всей строгостью. В наше время это означает, что их посадят. Я был очень расстроен таким положением дел, ибо срывалось наше свидание с Оксаной, и что она подумает обо мне. Меня не радовал даже тот факт, что я еду в Москву. Но что мне оставалось делать. Я согласился, тем более, что надо было выручать Михаила Ивановича, который так много сделал для меня.

27 июля 1933 года.

Приехали в Москву. Дорогой с нами ехал один из специалистов из бывших. Он вытянул из сумки бутылку "рыковки" ( В тридцатых годах стала производиться 30 градусная водка, которую назвали так вследствие того, что тогда главой государства, после смерти Ленина, был Александр Иванович Рыков, еще ее называли "полурыковка", ибо говорили, что Рыков немного злоупотреблял водкой под 60 градус.) Они с Михаилом Ивановичем выпили, а я отказался, и потом Илья Петрович стал изливать свою душу. Всячески поливал грязью нынешний строй. Вот недавно он решил поехать в свое бывшее поместье. Он ехал туда инкогнито, хотел только посмотреть, что сталось с его малой родиной, и, если получится, то взять некоторые вещи, в частности, некоторые книги из семейной роскошной библиотеки. То, что он увидел, его поразило. Видно, после нашествия татар не было такого погрома.

– Я не понимаю, зачем было громить дворец, ведь можно было его отдать под какое-то учреждение. Это же настоящие варвары!– возмущался он – они вырубили весь парк, в котором была столетняя дубовая роща, посаженная его прадедушкой, участником войны с Наполеоном, поломали беседки и скульптуры древнегреческих богов. Библиотека была разграблена, как сказал один из ихней прислуги, с которым я тайком встретился, книги пошли в печку.

– Но , может, людям холодно было.– Пытался возразить Михаил Иванович.

– Да ведь там были редчайшие книги – Пушкин, Державин, Ломоносов, Крылов, древние рукописи. И всё в огонь. Разве можно так жить – жить одним днём, лишь бы набить своё брюхо, а о духовно не думать.

– Придет время, подумаем и о духовном, – возразил Михаил Иванович.

– Кто подумает? Если цвет русской культуры уехал за границу. Бунин, Куприн, Цветаева, Теффи, Аверченко и еще много известных людей сейчас выброшены из страны за ненадобностью, потому как пролетариату не нужна культура, им только жрачка и водка нужна.

– Не все выехали, остались и в России еще известные писатели, – возразил уже я, ибо мне этот разговор становился совсем неприятным.

– Кто же тут остался?

– Например, Демьян Бедный.

– Ох, разве это поэт, это скоморох, который танцует под дудочку правительства.

– А Алексей Толстой.

– У него одни амбиции, а пишет он очень примитивно.

– Почему же примитивно? Вот недавно я прочитал его роман "Гиперболоид инженера Гарина" Замечательная вещь.

– Конечно, замечательная вещь, потому что там побеждает пролетариат, это же мечта наших кремлевских идиотов.

– Ну, ты, Петрович, не слишком критикуй, а то не ровен час…

– Плевать я хотел, ибо страна катится в пропасть.

– А вот мы с мамой ходили на спектакль "Белая гвардия" Михаила Булгакова, очень хорошая вещь, талантливо написано, читал я в рецензии.

– Так этот же спектакль запретили потом, как и другие пьесы Булгакова.

– Я этого не знал.

– Вот так ваша власть отнеслась к единственному толковому произведению без всяких политических лозунгов.

– А почему же запретили?

– А потому что белогвардейцы стали в народе почитаться, как настоящие герои. Фотографии Шервинского, Николки, Лариосика и другие героев пьесы стали раскупаться тысячными экземплярами в газетных киосках.

– Да, наши девушки в классе тоже покупали, и хвастали одна перед одной, у кого артист лучше.

– Вот тогда кремлевские правители испугались такой популярности, и что бы чего-нибудь не вышло, они запретили спектакли Булгакова.

Мне нечем было уже крыть, и я полез на верхнюю полку спать, а они еще долго спорили о политике. Коснулись, конечно, и коллективизации. Илья Петрович говорил о скором бунте, ибо народ уже доведен до крайности – мы сидим на бочке с порохом, и стоит только спичку поднести, что бы она взорвалась. На этом я уснул, и уже ничего не слышал.

29 июля 1933 год.

Мама была очень рада моему приезду, но вместе с тем огорчена, ибо боится за меня – в мое отсутствие приходили два раза люди в штатском, интересовались, где я. Мама ответила, что не знает, куда я уехал и вестей от меня не получает. Михаил Иванович сказал, что бы я пока сидел дома, а он сам разведает обстановку.

30 июля 1933 год.

Михаил Иванович пришел с Главка не в настроении, ибо наряды-заявки на поставку оборудования где-то утеряны (очередной демарш наших врагов), и теперь надо ждать окончания года,