Уильям, как мне казалось, был родным братом Олли. Особой привязанности между ними я никогда не замечала, но их лица были удивительно схожи. У обоих была длинная свисающая верхняя губа, которая тряслась при резком повороте головы. Губу Уильяма пересекали несколько тонких глубоких рубцов, которые начинались у основания носа.

Дэвида Седобородого и Голиафа я уже хорошо знала к тому времени. Они ассоциировались у меня с библейскими героями, потому что чаще всего я их видела вместе. Голиаф и в дни своего расцвета не был гигантом, но обладал превосходным телосложением и пружинистыми движениями атлета. Весил он, вероятно, около 45 килограммов.

Первым из всех шимпанзе признал меня Дэвид Седобородый. Я всегда радовалась, если мне удавалось увидеть среди обезьян его красивое лицо и серебристую бороду: присутствие Дэвида и его безбоязненное отношение ко мне успокаивающе действовало на остальных, и тогда я могла подойти к животным ближе, чем обычно.

Уже в самом конце испытательного срока я сделала два по-настоящему интересных открытия, благодаря которым все предыдущие месяцы неудач и разочарований приобрели определенный смысл. И этим опять-таки я в первую очередь была обязана Дэвиду.

Однажды, наблюдая с Вершины за небольшой группой шимпанзе, расположившихся на верхних ветвях толстого дерева, я увидела, что один из них держит в руке что-то розовое и время от времени отрывает от него зубами куски. Рядом сидела самка с детенышем и просительно протягивала руку ко рту самца. Наконец она схватила небольшой розовый кусочек и положила его в рот — тогда-то мне стало ясно, что шимпанзе едят мясо.

Откусив кусок, самец срывал губами немного листьев и жевал их вместе с мясом. Тщательно пережевав эту смесь, он иногда выплевывал ее остатки в протянутую ладонь самки. Внезапно он уронил кусочек мяса, и тут же детеныш молниеносно ринулся вниз. Но ему так и не удалось полакомиться мясом — едва он спустился на землю, как из кустов выскочила кистеухая свинья и кинулась на него. Громко вскрикнув, детеныш бросился обратно на дерево. Свинья же с хрюканьем продолжала носиться по земле взад и вперед. Скоро я разглядела в бинокль очертания трех маленьких полосатых поросят. Очевидно, шимпанзе поедали четвертого поросенка. Самцом был Дэвид Седобородый. Подойдя ближе, я убедилась, что он действительно ел поросенка.

В течение трех часов я наблюдала за обезьянами. Иногда Дэвид разрешал самке откусить немного мяса, а как-то раз он сам отделил небольшой кусочек и положил ей в руку. Наконец он спустился вниз, волоча за собой добычу, на которой еще оставалось мясо. Самка и детеныш последовали за ним.

Хотя я и не могла с полной уверенностью сказать, что Дэвид поймал поросенка самостоятельно, но сам факт поедания мяса обезьянами имел огромное значение. Прежде ученые считали, что шимпанзе питаются преимущественно растительной пищей и лишь иногда разнообразят меню некоторыми насекомыми и мелкими грызунами. Никто и не подозревал, что они могут охотиться на более крупных млекопитающих.

Недели через две после этого произошло еще одно не менее важное событие. Стоял октябрь, и уже начали выпадать небольшие дожди. На почерневших склонах кое-где стала пробиваться нежная изумрудная травка, а в некоторых местах земля была покрыта настоящим ковром из ярких цветов.

«Обезьянья весна» — так я назвала это время года. Утро того памятного дня не предвещало ничего хорошего. Я уже обошла все три долины, не обнаружив никаких следов шимпанзе. С трудом преодолев крутые склоны ущелья Млинды, я взобралась на Вершину, смертельно уставшая и взмокшая от пота. Вдруг я уловила легкое движение в высокой траве на расстоянии примерно 60 метров. Быстро наведя бинокль, я увидела одинокого самца шимпанзе, который как раз в этот момент посмотрел в мою сторону. Это был Дэвид Седобородый.

Очень осторожно я прошла немного вперед, чтобы разглядеть, что он делает. Сидя на корточках возле холма из красной глины, представляющего собой гнездо термитов, он осторожно просовывал длинный стебелек травы в одно из отверстий термитника. Потом он вытащил травинку и что-то обобрал с нее губами. Я не могла больше ничего разглядеть, но тем не менее было очевидно, что Дэвид использовал стебелек травы в качестве орудия.

Прежде некоторым наблюдателям в Западной Африке доводилось видеть два случая употребления предметов в качестве орудий: во-первых, шимпанзе камнем раскалывают пальмовые орехи и, во-вторых, засовывают палки в гнезда земляных пчел, а потом слизывают с них мед. Тем не менее я никогда не думала, что смогу увидеть нечто подобное своими собственными глазами.

Дэвид провел возле термитника около часа, а потом медленно побрел прочь. Едва он исчез из виду, я кинулась к термитнику. Кругом валялись раздавленные насекомые, а множество рабочих термитов деловито восстанавливали произведенные Дэвидом разрушения. Я подняла с земли одно из брошенных орудий и, следуя примеру Дэвида, засунула его в отверстие, а когда вытащила стебелек обратно, на нем, крепко вцепившись челюстями, висели рабочие термиты и несколько красноголовых солдат. Не разжимая челюстей, термиты смешно болтались в воздухе под прямым углом к травинке.

Перед уходом я немного примяла высокую сухую траву и соорудила довольно примитивное укрытие, набросав несколько пальмовых листьев на нижнюю ветвь дерева и связав их в верхней части. Я решила обязательно прийти сюда на следующий день. Однако прошла целая неделя, прежде чем мне удалось еще раз увидеть, как шимпанзе выуживают термитов. Дважды шимпанзе приходили к термитнику, но каждый раз, заметив меня, немедленно исчезали. Однажды я была свидетелем очень красивого зрелища — брачного полета крылатых термитов, так называемых царей и цариц. Неистовые взмахи больших белых крыльев уносили насекомых все выше и выше. Позднее я поняла, что с наступлением периода дождей рабочие термиты подводят ходы термитника к поверхности гнезда и замазывают их отверстия тонким слоем глины, подготавливая тем самым вылет крылатых половых особей. Между октябрем и январем рои оставляют гнезда, чтобы основать новые колонии. В это время года шимпанзе вовсю удят насекомых.

На восьмой день моей бессменной вахты к термитнику снова пришел Дэвид Седобородый, на этот раз в сопровождении Голиафа. Они трудились возле гнезда почти два часа. За это время я смогла увидеть много любопытных деталей: как они расковыривают свежезаделанные отверстия большим и указательным пальцами; как откусывают конец травинки, если он обломался, или же используют противоположный целый конец; как отбрасывают одни орудия и находят другие. Голиаф однажды отошел от термитника в поисках подходящего орудия метров на 15. Нередко оба самца срывали сразу три-четыре стебелька и клали рядом с термитником, используя их по мере надобности.

Но, пожалуй, самым интересным было то, как они подбирали небольшие веточки или плети лианы и, пропустив сквозь сжатый кулак, очищали их от листьев, делая пригодными к употреблению. Это можно считать первым документированным примером того, что дикое животное не просто использует предмет в качестве орудия, но действенно изменяет его в соответствии со своими нуждами, демонстрируя тем самым зачатки изготовления орудий.

Человек всегда считался единственным существом, способным производить орудия. В самом деле, одно из широко распространенных определений гласит, что человек — это существо, которое «изготовляет орудия по определенному плану». Конечно, шимпанзе не придерживались какого-то определенного плана при изготовлении орудий. Тем не менее благодаря наблюдениям таких вот различных случаев примитивного изготовления орудий многие ученые пришли к выводу о необходимости более точного определения человека. Иначе, по словам Луиса Лики, нам придется признать шимпанзе человеком.