так что было проще. Здесь ему действительно нужно было сосредоточиться, потому что хаократия вызывала замешательство, а если он дрогнет, может навсегда потерять ее силу. Прошло слишком много времени, прежде чем Сайлас почувствовал, что готов переключаться на кинез, чтобы перенести магию. Суставы его деревенели тем больше, чем дольше он удерживал чары. От напряжения пот выступил у юноши на лбу, но…

Да. Его тело задрожало, когда новая магия загорелась в нем, усиливая уже существующие чары, давая ему те, которых он не унаследовал. Тошнота нарастала. На чем он остановился? Сосредоточиться. Он должен закончить. Должен…

Мама. Но она все равно умирала. Сайлас напомнил себе, что она уже и так была не жилец.

Вода. Сжать. Сгустить. Рот юноши пересох, пока он работал, и натужный стон вырвался из горла матери. Сайлас почувствовал, как его плечи изменяются по мере того, как тело матери понемногу сжималось и стягивалось, становясь серо-зеленым. Его кости увеличивались и давили изнутри, в то время как ее истончались и усыхали, покуда чары больше ничего не могли из нее вытянуть.

Моргая пересохшими глазами, Сайлас собрался с мыслями. Вспомнил, где он сейчас. Что делает. Часы на каминной полке показывали… но, конечно же, не могло пройти два часа…

Его мать было не узнать. Она не была похожа не то что на себя – на человека. Ее тело стало темным и омерзительным, длиной с руку Сайласа, и сморщенным, как пальцы после многочасового купания. Ее конечности втянулись в туловище, оставив снаружи что-то вроде плавников. Лицо провалилось внутрь и на нем нельзя было различить ни единой черты.

А новые чары, ее магия, все еще ослепительно горели внутри него.

Он это сделал. Резкий смешок вырвался из горла. Он это сделал.

Шаги в коридоре вернули его в реальность. Он схватил мать и завернул ее в одно из чистых полотенец, что лежали возле кровати. Расстегнул верхние пуговицы пальто, чтобы скрыть свои деформированные плечи – этот побочный эффект со временем пройдет, но если кто-то их заметит, сразу поймет, что Сайлас что-то сделал. Идеально рассчитав свой побег, он бросился прямиком в винный погреб, где мог спрятать мать и получше ее сохранить.

Вернувшись, ему придется разыграть шок и оторопь от того, что тело пропало. Он никогда и никому не сможет объяснить, что сделал.

Никто не поймет.

Глава 6

7 сентября 1846, остров Блаугдон, Род-Айленд

Пока Мерритт ждал, положив амулеты рядом, – писатель снял их с шеи, потому что его начало из-за них подташнивать, – он перечислял сам себе все преимущества жизни на острове Блаугдон.

Никакой больше арендной платы. Никаких арендодателей. Никаких надоедливых соседей. Собственный кабинет для работы. Много места. Много книг, которые можно будет прочитать, как только они перестанут на него кидаться. И остров был прекрасен, пусть даже Уимбрел Хаус и не давал ему им насладиться.

И уж точно ему не будет скучно.

В сущности, этот дом был испытанием, а преодолевать испытания – значит делать прогресс, а прогресс – это, насколько Мерритт знал, успех. Прогресс – это что-то, чего он мог добиться сам, независимо от того, что потерял – или кто его бросил – по пути.

Наверху что-то сдвинулось. Мерритт задумался, а не вернулась ли вниз комната для завтраков. Прошлой ночью она переехала наверх, поменявшись местами с бездонной пропастью первой спальни.

Спал Мерритт в приемной.

Надев амулеты, он потащился на кухню, чтобы взять нож, изо всех сил надеясь, что дом не направит его против него самого, и был весьма удивлен тем, как спокойно было вокруг. Тени все еще таились по углам и заглушали свет из окон, но в целом было… он бы не сказал мирно, но терпимо.

И все же, осторожно поднимаясь по лестнице, Мерритт ощущал, что дом следит за ним.

Дыши глубоко. Она сегодня вернется. Было куда приятнее находиться в этом месте с другим человеком, особенно с таким, кто понимал дом гораздо лучше, чем он сам. Но было интересно думать, что Хюльда Ларкин будет, по сути, его соседкой.

Мерритт, конечно же, не будет ее так называть. Не в лицо. Ему представлялось, что его за такое отчитают.

Войдя в самую большую спальню, он остановился, привыкая к солнечным лучам, бьющим в окно, легкому запаху пыли и общей приятности комнаты.

– А знаешь, – сказал он потолку, отходя подальше от двери, на случай если она снова надумает захлопнуться, – мы бы отлично поладили, если б ты все комнаты сделал вот такими. Я бы даже сорняки снаружи повыдергивал.

Дом не ответил.

Сглотнув, Мерритт приблизился к бугру под ковром.

– Мне нужны мои книги.

Хюльда говорила с домом, так почему бы и ему не попробовать?

– Мне очень важно получить их обратно. У меня там рукопись и заметки. – Он встал на колени. – Я буду резать очень ровно, хорошо? Раз – и все.

Он прикоснулся ножом к ковру. Задержал дыхание. Подождал. Схватился другой рукой за амулет, висящий на шее. Хюльда не велела долго его носить, но жить Мерритту тоже нравилось.

Так что…

Воткнув нож в ковер, он сделал разрез ровно такого размера, чтобы можно было вынуть книги. Пока вытаскивал, у него было ощущение, будто он помогает родить корове. Метафора была значимая, потому что однажды он и правда помогал корове разродиться. В Кэтлкорне, после того как переехал к семье Флетчера.

Он вздохнул, когда вынул последнюю тетрадь и расправил ковер. По виду даже и не скажешь, что его резали.

Мерритт не замечал, что ящик комода подбирается все ближе, пока тот не оказался практически у него под подбородком.

Завопив, Мерритт отшатнулся назад в тот момент, когда ящик захлопнулся, не попав по лицу, но зажав шарф, что он носил на шее. Тот не был туго завязан, так что вместо того, чтобы задушить Мерритта, он просто соскользнул.

Кровь Мерритта закипела.

Только. Не. Шарф.

– А ну отдай! – Он бросился на комод, который поплясал прочь на внезапно очень подвижных изогнутых ножках. Забыв про тетради, Мерритт рванул в погоню. Комод не мог пролезть в дверь, так что он…

Дверь раздвинулась, как змеиная пасть, позволяя комоду пройти.

– Нет! – рявкнул Мерритт, хватаясь за его крышку. Комод вытянул его вслед за собой в коридор. – Пожалуйста, остановись! Бери, что захочешь! Забирай тетради! Только отдай мне шарф!

Ящик с шарфом выскочил из комода. На долю секунды Мерритту показалось, что проклятый дом к нему прислушается.

Но ящик просто прытко пополз дальше, используя ручку, как мидия –