Стивен

Через минуту поезд тронулся.

– Между прочим, – сказал Сомерс, когда мы отъехали от вокзала, – отец просил передать вам это письмо.

Я вскрыл конверт, надписанный четким округлым почерком, весьма подходившим его обладателю, и прочел следующее:

Милостивый государь!

Я высоко ценю мотивы, побудившие Вас написать мне, и сердечно благодарю за письмо, которое доказывает, что человек Вы честный и порядочный. Как Вы предполагаете, экспедиция, в которую собрался мой сын, представляется мне очень рискованной. Разногласия между мной и сыном для Вас не секрет: они достигли апогея в Вашем присутствии. Должен извиниться за то, что втянул Вас в неприятную семейную ссору. Ваше письмо попало ко мне в руки только сегодня: его переслали в деревню из конторы. Я хотел сразу же вернуться в город, но, увы, сильный приступ подагры лишает меня возможности двигаться. Поэтому я могу лишь написать сыну, в надежде, что письмо, переданное со специальным посыльным, вовремя попадет ему в руки и, быть может, заставит отказаться от путешествия. Хочу добавить: вопреки нашим многочисленным разногласиям, я горячо люблю сына и желаю ему добра. Я даже думать боюсь о том, что с ним может случиться беда.

Я понимаю, что, если мой сын в последний момент откажется от экспедиции, вас ждут серьезные убытки и неудобства. Позвольте сообщить, что в таком случае покрою все расходы и возмещу две тысячи фунтов, которые, насколько я понял, мой сын вложил в организацию экспедиции. Однако не исключено, что мой сын, унаследовавший мое упрямство, откажется изменить свое намерение. В таком случае прошу Вас опекать его и присматривать за ним, как за родным сыном. Попросите его при случае писать мне и, если можно, пишите сами. Кроме того, передайте ему, что я прикажу ухаживать за его цветами, оставленными в Туикенеме, хотя и ненавижу их.

Ваш покорный слуга Александр Сомерс

Это письмо глубоко тронуло меня и сильно смутило. Не говоря ни слова, я передал его своему компаньону, который внимательно прочел его.

– Хорошо, что он обещает присматривать за моими орхидеями – сказал он. – Мой отец вспыльчив, всю жизнь командует, но сердце у него доброе.

– Что же вы намерены делать? – спросил я.

– Конечно, продолжать путешествие. Я взялся за дело и не пойду на попятную. Иначе я распишусь в трусости и окончательно разочарую отца, что бы он ни говорил. Поэтому не пробуйте убеждать меня. Бесполезно!

Молодой Сомерс помрачнел, что случалось с ним нечасто. По крайней мере, он долго молчал, разглядывая зимний пейзаж за окном. Мало-помалу он оправился и к приезду в Дартмут стал весел, как всегда, – но я этого настроения не разделял. Перед отплытием парохода я написал сэру Александру письмо, в котором подробно изложил положение дел. Думаю, его сын сделал то же самое, хотя и не показал мне письма.

В Дурбане, когда мы уже собирались отправиться дальше, я получил от сэра Александра ответ, посланный со следующим пароходом. Что бы ни случилось, уверял сэр Александр, он ни в чем меня не винит и всегда будет питать ко мне самые дружеские чувства. Он просил меня написать ему в случае денежных затруднений и сообщил, что связался по этому поводу с Африканским банком. В конце письма он прибавил, что его сын, по крайней мере, проявил твердость, за которую он уважает его.

Теперь мы надолго простимся с сэром Александром и всем, что относится к Англии.

В начале марта мы благополучно прибыли в Дурбан и поселились в моем доме в Береа, где нас должен был ждать Брат Джон. Но его там не оказалось. Старый хромой гриква[3] Джек, который прежде со мной охотился, а теперь присматривал за моим домом, сообщил, что вскоре после моего отъезда Догита – так он звал Брата Джона – забрал свой жестяной ящик и ушел вглубь страны, не оставив ни письма, ни записки. Ящики с бабочками и засушенными растениями тоже исчезли. Их, как выяснилось, отправили в Америку на паруснике, плывшем в Соединенные Штаты и остановившемся в Дурбане, чтобы запастись провизией и пресной водой. Где сам Брат Джон, мне выяснить не удалось. Его видели в Марицбурге[4], потом – по словам знакомых мне кафров – на границе страны зулусов. Дальше следы его терялись.

Сказать, что это путало нам карты, – не сказать ничего. Возник вопрос, что делать дальше. Брат Джон должен был стать нашим проводником. С племенем мазиту был знаком только он один. Он один пересекал границы таинственной страны понго. Без его помощи я в те края почти не наведывался.

Прошло две недели, Брат Джон не объявлялся, и мы со Стивеном устроили совещание. Я объяснил, что ситуация сложная, и вместо поисков орхидеи предложил поохотиться на слонов в известных мне районах страны зулусов, где в те времена эти животные водились в изобилии. Стивен мое предложение принял, так как охота на слонов его тоже привлекала.

– Удивительно, – сказал я, поразмыслив, – но я не помню ни одной экспедиции, сложившейся удачно, если план меняли в последний момент.

– Тогда бросим жребий, – предложил Стивен. – Пусть все решит Провидение. Орел – за золотистый циприпедиум, решка – за слонов.

Он подбросил полкроны. Монета упала на пол и закатилась под большой деревянный ящик желтого цвета, наполненный собранными мной редкостями. Сдвинуть ящик удалось ценой больших усилий. Сильно волнуясь – от положения монеты зависело многое, – я зажег спичку. Монета лежала в углу, в пыли.

– Ну что? – спросил я Стивена, растянувшегося животом на ящике.

– Орел. Значит, орхидея, – ответил он. – Итак, решено, беспокоиться больше не о чем.

Следующие две недели я был очень занят. Случилось, что в заливе стояла шхуна «Мария» вместимостью около ста тонн, принадлежавшая португальцу по имени Дельгадо, который возил товары в различные порты Восточной Африки и на Мадагаскар. Этот субъект совершенно не внушал мне доверия. Я подозревал, что он знается с работорговцами, коих в то время было весьма много, а может, и сам он был из их числа. Но направлялся он в Килву, откуда мы намеревались пойти вглубь страны, и я решил воспользоваться его шхуной для перевозки нашего отряда и багажа. Договориться с ним оказалось нелегко по двум причинам: во-первых, ему, по-видимому, не хотелось, чтобы мы охотились в местности, лежащей за Килвой, где, по его словам, совершенно не было дичи. Во-вторых, он заявил, что желает отплыть немедленно. Однако я представил ему очень веский аргумент, против которого Дельгадо не возражал, – деньги, и в конце концов он согласился отложить отплытие на две недели.

Потом я принялся собирать команду, – по моему расчету, требовалось человек двадцать. Я вызвал в Дурбан из страны зулусов и верхних округов Наталя охотников, сопровождавших меня в прежних экспедициях. Набралось их около дюжины. Я всегда был в хороших отношениях со своими кафрами, и, куда бы ни собирался, они охотно сопровождали меня. Старшим в команде, непосредственным моим помощником, я назначил зулуса по имени Мавово, немолодого мужчину, высокого, широкогрудого, очень сильного физически. Рассказывали, что он способен повалить быка, если схватит его за рога. На глазах у меня Мавово пригнул голову раненого буйвола к земле и удерживал его до тех пор, пока я не подошел и не пристрелил его.