Стук молотка Эгры раздражает. Беготня паука выводит из себя. Затея со вторым парусом кажется ужасной глупостью. Разве одного мало?

А самое страшное… вовсе худшее – само море. Всюду, много дней уже, только море! Серое море для лесовика страшнее сухой мертвой пустыни. Ни единого дерева. Ни единой травинки. Ни одного листочка, готового пошептаться с лесовиком. Нет деда и даже болотницы. Дома казалось: она совсем девчонка и ужасная зануда, все время норовит поучать и угощать чаем. Но здесь, в пустыне моря, даже по её чаю и поучениям, оказывается, можно соскучиться.

Фима молча отвернулся от Эгры и Звездочета, ушел на корму и лег там, на широкой скамейке-надстройке над трюмом. Свернулся, обнял руками колени и закрыл глаза. Он лежал и лежал. Один.

Друзья даже не спросили, как он себя чувствует! Не окликнули… Наоборот, стали говорить тише. Словно у них есть секреты от него, от рулевого. Это уже было похоже на предательство. От того день казался не просто серым, но почти черным. Холодным и неуютным.

– Ты заболел, вот так… – шепнул Эгра над самым ухом. – Фима, тебе плохо?

– Мне хорошо! Возитесь сами по себе, делайте, что угодно, – Фима рассердился пуще прежнего.

Ему было стыдно назваться больным. Забота капитана казалась фальшивой. Обижало и то, что паук молчит… даже не обозвал «салагой»!

– У него морская болезнь, – проскрипел голос Звездочета. – Это серьезно, кэп. Он сухопутный. Я тоже болел. Знаешь, признаюсь совсем честно: я попал на «Звезду» случайно. Меня спящим увезли из родного леса. Очнулся – море кругом, караул! Но я справился, научился спасаться от скуки. Плести канаты, покрывать паруса узором и пугать юнгу, который и назвал меня Черным… Ну, не важно.

– Фима, ты ведь лесовик, – вздохнул Эгра. – Тебе плохо без леса.

– Еще назовите меня балластом, – Фима окончательно разозлился, резко сел на скамье и оттолкнул руки капитана. – Хорошенькое дело! Так недолго признать друга бездельником.

– Да у тебя жар, – испугался Эгра, не слушая глупостей. – Ложись поудобнее.

– Сейчас кливер сниму и накроем, я плету теплые паруса, с начесом, – запереживал паук. —Я быстро. Клянусь усами капитана! Больной на борту! Паруса зарифить, лечь в дрейф. Принять меры к излечению!

Эгра укутал друга новеньким парусом, еще мягким и тонким: паук сплел всего два слоя. Но и этого хватило, чтобы чуть-чуть согреться. А может, от суеты друзей стало лучше? Сидят рядом, и совсем не считают балластом. Еще лучше, что не вспоминают те глупости, которые Фима наговорил сгоряча. Больному многое простительно – у него жар, ему плохо…

– Звездочет, ты хоть что-то понимаешь в людских болезнях? – понадеялся Эгра.

– Нет, – признался паук. – Но я готов, если надо, даже поймать для него муху. Хотя в целом не одобряю это занятие.

– Почему? – чуть оживился Фима.

– Мухи такие противные, – отмахнулся Звездочет. – Они липнут на узор паутины и портят тонкую работу. Надо самое малое неделю трудиться, чтобы создать крабовидную туманность. Такую вот, – паук показал тремя лапами. – Но даже ничтожная мушка сомнет и порвет её в мгновение… Нет, я не ловлю мух. Только если – для лечения.

– Спасибо, не надо и для лечения, – вежливо отказался Фима.

Эгра положил руку на лоб другу и огорченно булькнул. Жар ничуть не уменьшился. Тогда выр усом обмотал запястье и посчитал пульс. Слабый. Неровный. Как дальше лечить людей, а тем более – лесовиков, Эгра не знал.

– Раз ты болеешь, должны быть эти… симптомы, – проскрипел паук. – Ноги ноют? Горло красное? Кашель донимает?

– Нет. Я тоскую по лесу, – пожаловался Фима. – Мне вредно без зелени. А сегодня день какой-то окончательно серый…

– Полагаю, нам требуется настоящее чудо, – со знанием дела буркнул паук. – Кэп, расслабься, я опытный моряк, не зря получаю свою капусту по утрам! Уж одно-то чудо я устрою. По знакомству.

Паук юркнул в трюм, пошуршал там, взбежал по парусу до янтарной луны. Обернул её тоненьким стебельком и прикрепил этот сухой стебелек нитью к парусу. Эгра хотел спросить, что за странное лечение изобрел паук? Но не решился. Звездочет выглядел мрачным и даже огорченным, часто клацал когтями, совсем как в первые дни на корабле, когда он норовил всех напугать…

– Не знал, что пауки умеют творить чудеса, – сказал Фима без особой надежды в голосе.

– Нет, не умеют! – рассердился Звездочет. – Из-за тебя я истратил свою единственную заговоренную травинку. Единственную! Мне её подарила болотница, понял? И, если чудо не сработает, я тебя укушу и отравлю! Она спасла мне жизнь! Её чудо просто не может быть негодным! Понял? Салага! Сухопутник, испугавшийся моря! Недотрога избалованный…

Паук бормотал все новые слова, наверняка тоже обидные, но говорил он все тише, отвернувшись и торопливо взбегая по парусу к своей каюте. Скрылся в ней и замер.

Трудно ли ради друга истратить единственное чудо, тем более выданное тебе на прощание? Может, и не очень трудно, если друг – настоящий. Но как же тяжело сомневаться: а если чудо – не сработает? Не спасет друга, а то и вовсе не состоится. Чудо – оно не почтовый парусник. По расписанию не прибывает…

Фима виновато пожал плечами. Если разобраться по правде, то он точно избалованный. Кто ему отказывал дома, в лесу? Да никто! Помнится, он однажды прикинулся больным, вот уж все забегали… Малины принесли, меду от диких пчел и совсем уж редкого: от малых шмеликов, которые живут в гнездах в земле. Белки трещали на весь лес и прыгали в очередь, одаривая орехами. Два раза даже по макушке попали… Суета, кутерьма, переполох и развлечение. Тогда он не подумал, что все переживали всерьез. Тогда он не постыдился напугать самого деда!

А теперь захворал по настоящему, и оказалось: ничуть это не весело – болеть. Страшно. Как будто тебя становится в мире совсем мало. Ты вдруг понимаешь: встать нет сил, рукой шевельнуть трудно, голову от досок поднять невозможно. И сам огромный мир сжимается до размеров одного кораблика. Качается на волнах, ненадежно и зыбко. Хорошо хоть, друзья рядом. С ними теплее и спокойнее.

– Мы поворачиваем к берегу, – решил Эгра. – Если нужен лес, мы доставим тебя в лес.

Фима улыбнулся. Приятно: ради него меняют курс. Только далеко отсюда до берега. А день к вечеру так потемнел – совсем силы задавил! Губит лесовика этот мрак, душу мнет и жизнь по капельке вытягивает. Хватило бы тех капель до берега… Опять же: ветер будет сложный, боковой. Ночь наваливается, тоже худо. Одному выру придется и тянуть канат, и присматривать за рулем. А Звездочету – следить за парусом, что очень непросто при таком ветре, в темноте.

– Утром повернем, – попросил Фима. – Пожалуйста. Меня укачает на волне, а я хочу тихо подремать.

Эгра нехотя дернул усами вверх-вниз, соглашаясь не менять курс прямо теперь.

Звездочет выбрался из каюты и плотнее подвязал парус, чтобы ветер не гнал кораблик слишком быстро. Выр лег рядом, обмотал руку Фимы усом. Он продолжал щупать пульс, хотя вряд ли это можно назвать лечением. Просто Эгра очень волновался. Паук чуть потоптался в своей каюте… и тоже спустился на палубу, пробежал на корму. Поправил парус, ставший одеялом. Подоткнул больному под спину. И уселся у самой макушки.