– Идем, – наконец приказал парень, занимая место впереди отряда.

– Жека, может, не надо? – выговорил один из ребят. Ему тоже было страшно. Глаза за мутным плексигласом смотрели жалобно, умоляюще. В них был тот же иррациональный, необъяснимый страх, что плескался у Жени внутри.

– Надо. А куда еще? Сзади собаки, поздняк метаться. Только вперед. Тут проскочить чуть-чуть осталось, мимо вон тех двух корпусов – и железка, через нее перевалим, а там уж ясно станет, – ответил Коровин, успокаивая, скорее, себя.

Двинулись медленно, осторожно, поминутно оглядываясь назад и выверяя каждый шаг. Под деревьями было сумрачно, луна пробивалась полосками, освещала покосившиеся кирпичные корпуса. Голубое здание с черными провалами окон, детское инфекционное отделение. Между деревьев еще угадывалась некогда широкая дорога, по которой ездила скорая помощь.

Белый корпус пульмонологии. Сквозь крышу проросли деревья. Одинокая инвалидная коляска, ржавая, без колес, с истлевшими за долгие годы сиденьями, валялась у стены, до половины занесенная снегом, – памятник погибшим врачам и пациентам. Старшие поколения знали, что никто из врачей не спасся. Они остались с лежачими больными до конца, перенесли их в подвал, но на всех не хватило места. Да и в подвале протянули лишь пару дней. Их страшную смерть описала одна из медсестер. Сама она умерла одной из последних, до конца выстрадала каждое мгновение. Лучевая болезнь забрала ее, но в память о ней остался исписанный медицинский журнал, найденный разведчиками несколько лет спустя. Героический подвиг неизвестных и забытых. Никому не нужный и глупый. Как и все подвиги после Катастрофы…

Оставалось пройти совсем немного. Впереди угадывались очертания забора, за которым уже стадион, Олимпийский проспект, железная дорога… Совсем чуть-чуть.

Женя до боли в глазах вглядывался в темные силуэты деревьев, и на мгновение ему показалось, что одна из теней движется неправильно, не так. Ему сразу вспомнился леденящий душу рассказ Славы, видевшего то же самое. Тень, которая двигалась не в такт, отдельно от всех, живая и пугающая до икоты.

Вдох-выдох. Посмотреть еще раз. Нет. Показалось. Стоит отвернуться, боковым зрением снова видишь то, что выбивается из привычного сонного движения леса. Что-то шевельнулось в темноте возле больничного корпуса. В панике обернулся. И снова ничего. Ничего нет. Ни ветерка. Ни ветерка… Тихо… Почему же это кажется таким важным?

«Если нет ветра… то что там шевелится?!» – Женя на мгновение задохнулся от страха. Тень снова дернулась. Снова ничего. Тихо. Настолько тихо, что, кажется, слышно даже, как там, наверху, на деревья ложится снег.

Парень обернулся к своим, не помня уже наставлений старших: впереди идущему никогда не поворачиваться спиной…

Отряд замер. В гнетущей тишине было слышно хриплое дыхание сквозь фильтры противогазов. Бравые разведчики пошатывались, как сомнамбулы, держа автоматы наизготовку.

А потом раздался выстрел. Женя с ужасом уставился на Саню, их лучшего разведчика. Парень, в которого тот выстрелил, упал, как-то смешно и нелепо взмахнув руками, и на снегу показалось кровавое пятно, дымящееся на холоде.

Отчаянный крик потонул в грохоте. Его товарищи в одно мгновение сошли с ума, они палили друг в друга из автоматов, припадочно смеялись, падали и продолжали стрелять. Истекали кровью, но будто не чувствовали боли, пытались подняться, конвульсивно дергая ранеными конечностями. Женя смотрел на них со смесью ужаса и отвращения, он с трудом сдержал рвотный порыв: Саня, его друг детства, сдернул с себя плащ химзащиты, обнажив простреленное насквозь множеством пуль тело. Коровин-младший с ужасом смотрел, как его глаза закатились, обнажив желтоватые болезненные белки, и разведчик упал навзничь.

Спустя несколько секунд все стихло. На снегу остались лишь мертвые тела.

Тень, скользнувшая за деревьями, подобралась еще ближе, коснулась рукава парня и отпрянула. У Жени в глазах поплыло, и он увидел перед собой не своих товарищей, а покрытых уродливыми струпьями монстров с оскаленными пастями, мало похожих на людей. Они тянули к нему руки, звали с собой, ползли по земле, пытаясь ухватить за ногу. Парню захотелось вскинуть автомат и палить наугад, лишь бы они упали, умерли, ушли! Его переполняло странное чувство отвращения, смешанное с сумасшедшим восторгом от мысли о том, как плоть жутких тварей разлетается под автоматными очередями.

Женя заорал от ужаса, и собственный крик отрезвил его. Ствол в руках дымился, видимо, только что Коровин стрелял в своих товарищей, уже мертвых. Противогаз валялся на земле, и парень полной грудью вдыхал зараженный воздух.

С трудом натянув обратно задубевшую на холоде резину, разведчик бросился бежать. Он задыхался, поскальзывался на мерзлой земле, вставал и снова бежал, прочь, прочь от этого безумства.

Женя не разбирал дороги, не понимал, куда и зачем он бежит. Липкий страх отпустил только тогда, когда парень увидел перед собой железнодорожные пути и красную громаду торгового центра, в подвале которого собирались на ярмарку жители четырех мытищинских убежищ.

Он не помнил, как дошел сюда. Сердце колотилось, как бешеное, воздуха не хватало. Парень с трудом доковылял до входа в здание, спустился в подвал по стертым ступеням лестницы. Там было темно и пусто, стояли столы, на которых обычно раскладывали свой нехитрый товар торговцы.

Здравый смысл подсказывал ему, что сидеть в одиночестве в огромном подвале, где луч фонарика не доставал до противоположной стены, было не лучшей идеей, но ноги его не держали. Силы кончились, каждый шаг казался непосильной задачей. Знакомое до мелочей место, связанное с приятными воспоминаниями о ежемесячной ярмарке, успокаивало, не давало сойти с ума.

Парень сполз на пол по стене и стянул противогаз. Было тихо, с потолка мерно капала вода. Этот звук убаюкивал, бесконечно хотелось спать. Сопротивляться не было сил. «Плевать. Что будет, то будет», – устало подумал Женя, проваливаясь в черный омут тяжелого сна.

Декабрь 2033

Марина пришла в себя рывком, закашлялась, будто вынырнула из воды. Перед глазами было мутно, кружилась голова. На губах ощущался вкус крови.

«О нет! Женя!»

Парень лежал в углу, скорчившись на бетонном полу.

– Женя!

Он поднял голову, осоловело заморгал, пытаясь сесть.

– Живой… – Марина выдохнула, опустилась на пол рядом с ним. Ноги казались ватными. Стены расплывались перед глазами.

Рука выше запястья болела так, что пальцы не шевелились. Ладони были липкие. Женщина тупо смотрела на след зубов, рваную рану, сочившуюся застывающей кровью.

– Женя, что было ночью? – выговорила Алексеева. Ей казалось, что жизнь вытекает из нее толчками, с каждым ударом сердца. Не было сил. Хотелось обратно, в черный омут беспамятства.

Она помнила, как цеплялась за угасающее сознание, как молила о смерти – но кого? Помнила, как все сильнее становился звериный голод, каждая мысль казалась тяжелой и мучительной. А потом – спасительное забытье. Ей чудилось, что она летела в пропасть, у которой не было конца. Марина помнила, как руку обожгло болью, как пыталась очнуться, но не могла, ее затягивало вниз, в черный водоворот, веки наливались свинцом…