которые император Вильгельм имел обыкновение наносить в датскую столицу; каждый раз его приезд вызывал громадное возбуждение не только при дворе, но и по всей стране, ввиду раздражения датского народа против Пруссии и Гогенцоллернов, вызванного событиями 1864 года. Королевская фамилия в полной мере разделяла это негодование, и присутствие кайзера в Копенгагене всегда являлось источником большого возбуждения со стороны короля Кристиана IX и его свиты. Неприязнь вдовствующей русской императрицы, второй дочери короля, к Германии и ко всему немецкому была настолько велика, что когда она отправлялась к своему отцу, то всегда пользовалась собственной яхтой, чтобы не пересекать германской территории. Когда плохая погода или время года вынуждали ее возвращаться на материк через Германию, она отказывалась пересекать пролив, отделяющий датские острова от германского берега, на пароходе, идущем под немецким флагом, и вместо этого садилась на датский пароход в Варнемюнде, откуда специальным поездом русских железных дорог отправлялась на русскую границу с возможно короткими остановками. Третья дочь короля Кристиана, принцесса Тира, вышедшая замуж за герцога Камберлендского, тоже была настроена против немцев. В тот период, который я теперь описываю, ее муж, сын последнего ганноверского короля, который был лишен трона Пруссией, разделял ее чувства. Случилось однажды так, что неожиданный визит кайзера застал герцогиню и герцога Камберлендского в Копенгагене. Раньше, чем можно было бы ожидать встретиться с германским императором, герцогская чета поспешила оставить датскую столицу в самый день его приезда. Этот инцидент дал случай принцессе Марии Орлеанской, жене принца Вольдемара, третьего сына короля Кристиана, сделать одно из тех остроумных замечаний, которыми она была известна при датском дворе. Во время обеда, данного в этот день в королевском дворце в честь германского императора, она заявила достаточна громко, чтобы это достигло уха коронованного гостя: «О, какой прекрасный соус и как он хорошо бежит; он может быть назван соусом Камберлендским».

Что касается императора Вильгельма, то у него, по-видимому, никогда не было никаких опасений относительно впечатления, которое он производил на своих хозяев; напротив, он, казалось, был уверен, что одно его присутствие и неотразимый эффект его личности покорили все сердца. Готовя роль, соответствующую случаю, он, по своему обыкновению, изобразил преувеличенное почтение к личности старого короля, которого, как он знал, обожал его народ, воображая, что это расположит к нему датскую публику. Например, в конце одного из своих визитов, прощаясь с королем на вокзале, он удивил прохожих, поцеловав руку Кристиана IX. Однако все его усилия завоевать популярность не увенчались успехом, и каждый раз, когда он приезжал в Копенгаген, датские власти были вынуждены принимать меры для предотвращения враждебных демонстраций со стороны населения.

Летом 1905 года общественное мнение Дании было особенно враждебно по отношению к кайзеру по двум причинам: в течение этого лета германские власти усилили карательные меры по отношению к датскому населению Шлезвига и выслали нескольких молодых людей датского происхождения; кроме того, ходили упорные слухи о попытке императора склонить Швецию и Россию присоединиться к нему в вопросе о запрете въезда в Балтику людям призывного возраста всех государств, не соприкасающихся с этим морем. Кампания по проведению этого плана, начатая полуофициальной немецкой прессой, вызвала неудовольствие в Дании так же, как и в Англии, и даже побудила британское правительство отдать приказ одной из ее эскадр пройти в Балтийское море и посетить различные шведские, датские и германские порты. Это посещение, конечно, очень не понравилось кайзеру и вызвало со стороны германской прессы далеко не лестные комментарии. Визит императора Вильгельма в Копенгаген, или, вернее, в замок Бернсторф, где королевская фамилия имела резиденцию, официально носил частный характер и, следовательно, не вызывал необходимости для иностранного дипломатического корпуса представляться ему. Ввиду этого я был очень удивлен, когда германский министр фон Шен (впоследствии посол в Петербурге, статс-секретарь по иностранным делам и, наконец, посол в Париже во время объявления войны 1914 года) известил меня, что император желает меня видеть. Он прибавил, что подобное приглашение не было послано ни одному из членов дипломатического корпуса и что меня просят не говорить об этом никому из моих коллег. Несмотря на свои усилия понять причину столь исключительного внимания ко мне, я не мог, конечно, воображать, что кайзер рассматривает меня как представителя своего нового и ценного союзника, которого, как он льстил себя надеждой, приобрел в Бьерке. Я пришел тогда к заключению, что царь говорил с ним о моем возможном назначении в Берлин и что он полюбопытствовал узнать меня поближе. Я никогда не встречался с императором Вильгельмом, и перспектива разговора с ним, признаюсь, глубоко меня взволновала.

Аудиенция имела место ночью в германском посольстве и была обставлена большой таинственностью. Разговор коснулся телеграммы, которую он адресовал царю по своем возвращении в Германию 2 августа 1905 года и в которой он сообщал о своей остановке в Дании. Я приведу эту телеграмму без сокращений:

Зассниц (остров Рюгген).

Августа 2-го дня, 1905 г.,

1 час ночи.

«Е. в. императору. Мой визит прошел хорошо, и вся королевская фамилия относилась ко мне с величайшей любезностью, особенно твой дорогой старый дед. Вскоре после моего приезда я узнал из газетных сообщений, датских и иностранных, какой сильный поток вражды и негодования был вызван моим визитом, особенно в Англии. Британский посол, обедая с одним из моих приближенных, высказывался очень резко против меня, обвиняя меня в злых намерениях и интригах, заявляя, что каждый англичанин знает и убежден в том, что я действую с намерением вызвать войну и разгромить Англию. Я принял все меры к тому, чтобы рассеять облако возбуждения, делая вид, что я совершенно не интересуюсь серьезными политическими вопросами. Таким образом, зная о громадном количестве нитей, соединяющих Копенгаген с Лондоном, и вошедшую в поговорку нескромность датского двора, я опасался, чтобы там не узнали о чем-нибудь, так как это было бы немедленно сообщено в Лондон, — совершенно нежелательная вещь, так как договор должен остаться в секрете. Во время долгого разговора с Извольским я имел возможность узнать, что теперешний министр иностранных дел граф Рабен и значительное число влиятельных лиц уже пришли к убеждению, что в случае войны и нападения на Балтику со стороны иностранной державы Данию ожидает, ввиду ее слабости и беспомощности, невозможность сохранения даже тени нейтралитета против неизбежного ее захвата и что Россия и Германия должны будут немедленно предпринять шаги, чтобы оградить свои интересы путем оккупации Дании в течение войны, так как это в то же самое время сохранило бы территорию и существование династии и страны. Сами датчане постепенно смирятся с этой альтернативой,